Руслан Галеев - Радио Хоспис

Что же все-таки его разбудило? Стас оглянулся в сторону носа гондолы. На передних креслах, перекинув длинные тощие ноги через проход, спал, надвинув шляпу на глаза, Скальпель. Даже в этом было что-то пижонское, и Стас, не удержавшись, усмехнулся.

Невольно поискал глазами Бруно, потом одернул себя. На мгновение сбилось дыхание. Стас выдержал это мгновение, глядя перед собой. Потом вдохнул полной грудью. Бруно сгорел вместе с верным «Студебеккером», он там, на безжизненной дороге, ведущей в оставленный почти всеми прежними жителями район под Стеной… Впрочем, нет, это уже не Бруно. Бруно здесь, в сердце, в памяти, в оборванных на полуслове диалогах, в хриплой печали. И теперь так будет всегда. Можно, конечно, дать горечи овладеть собой, но сам Бруно этого бы не понял, не одобрил бы. Он укоризненно взглянул бы из-под насупленных бровей и молча покачал головой.

Осторожно, чтобы не разбудить Алису, Стас поднялся с кресла, присел на корточки и открыл люк в кабину стрелка. Латинос спал, уронив голову на стальное ложе пулемета. Внизу, под стеклянным полом, текло и текло бесконечное море зимнего леса, изредка прерываемое белыми просеками. Похоже на бумажные ленты, которые, крест-накрест клеили на стекла окон во время войны. Если где-то рядом взрывалась авиационная бомба или артиллерийский снаряд, стекла начинали вибрировать и нередко лопались. А бумажные ленты предохраняли от этого.

Стас закрыл люк, поднялся. Снова огляделся. И вдруг понял.

Тишина. Исчезло ровное гудение моторов, приводящих в движение винты на корме и по бокам гондолы. Стас прошел через салон, перешагнул через ноги Скальпеля. Тот что-то пробормотал во сне. То ли на латыни, то ли просто невразумительно выругался.

Татьяна не спала, но было заметно, как она устала. Сидела в кресле пилота, облокотившись о стальное колесо штурвала. Перед нею на обитом бронзовыми пластинами приборном щитке вертели стрелками все эти гироскопы, авиатермометры, вариометры… Бронза между круглыми зрачками циферблатов была щедро усеяна оспинами окисления.

– Почему моторы не работают? – тихо, чтобы не разбудить спящих, спросил Стас.

Девушка подняла голову, ответила, пожав плечами:

– Ветер попутный. Горючее надо экономить. К тому же здесь за нами некому гнаться.

– А я думал, у вас и без нас дел полно, – вспомнив слова Татьяны, сказал Стас.

– Дел полно, – кивнула девушка. – Вы даже не представляете, насколько их много. Но сегодня уже не успеем, так что торопиться некуда. К вечеру прибудем в запретный район. А уж завтра займемся делами.

– В какой район? – переспросил Стас.

– В запретный. Позже вам все объяснят. – Татьяна тяжело вздохнула и потянулась. – Я очень устала. Действительно устала. Почти трое суток на ногах. Извините.

Стас хотел возразить, но что-то его удержало. Он понял, что доверяет этой девушке, да и что ему теперь оставалось? Его жизнь, жизнь друзей и… жизнь Алисы были в ее руках.

Он постоял, облокотившись о поручень и глядя по ходу полета дирижабля. Вдалеке, зажатые между темным покрывалом леса и по-зимнему яркой синевой небес, угадывались горы. Стас не был в горах со времен войны. Черногория…

– Прошу прощения, – проговорил Стас, – последний вопрос. На борту дирижабля можно курить?

– Вообще-то нельзя, – покачала головой девушка, потом снова устало пожала плечами, – но все курят. Два передних иллюминатора открываются. Только ненадолго. Салон выстудите.

– Я быстро, – кивнул Стас.

Он подошел к указанным девушкой иллюминаторам. Достал из кармана смятую пачку. Впрочем, сигареты были целы, разве что слегка высыпались. Приоткрыл иллюминатор. В лицо тут же ударил ледяной воздух. Закурил, стараясь, чтобы дым выходил наружу. Естественно, ни черта не получилось.

Снова что-то громко пробормотал Скальпель, рывком поднялся, сдвинул шляпу на затылок и осоловело огляделся. Остановившись взглядом на Стасе, ткнул в его сторону указательным пальцем:

– Потянем, гардемарин?

– Тихо ты! – громким шепотом оборвал его Стас. – Людей разбудишь. Потянем, конечно.

Скальпель подошел, перехватил у Стаса сигарету, затянулся.

– О чем думаешь?

– Да так, – Стас пожал плечами, – ни о чем.

Потом усмехнулся и признался, кивнув в глубь салона:

– О ней думаю. Как-то это все… неожиданно.

– Не дергайся, гардемарин, – кому-то очень знакомо подражая, проворчал сквозь зубы Скальпель. В памяти всплыл толстый лысый мужичок с капральскими погонами. Как же его звали? – А я все видел, – уже своим голосом и не скрывая ехидства добавил Скальп.

– Видел, и молчи, – проворчал Стас, взял у друга сигарету и затянулся.

– А я, понимаешь, о смысле жизни думаю, – снова возвращая себе сигарету, сказал Скальпель. Сигарета почти истлела. Держа ее кончиками пальцев, Скальп сделал последнюю затяжку и хотел выбросить. Потом подумал, задрал ногу и растер о подошву. – Был бы пинцет под рукой, еще бы на затяжку хватило.

Скальпель уселся на соседнее место.

– И в чем смысл жизни? – с усмешкой спросил Стас, глядя ему в спину.

– В этом, – не оборачиваясь, сказал Готфрид, неопределенно качнув головой.

Стас посмотрел в иллюминатор. Сплошное море леса внизу расходилось вокруг каменистого островка. Еще не предгорья, а может, как раз предгорья, скрытые за маскировочной сеткой деревьев. Каменистый холм, скупо украшенный несколькими щуплыми сосенками.

– Это похоже на детскую игру, – пояснил Скальпель. – В два кирпича. Играл?

– Не помню.

– Ну, короче, у тебя два кирпича. Ты бросаешь один, прыгаешь на него, ставишь рядом второй, переходишь, передвигаешь первый. Снова переходишь, и так – кто первый доберется до условленного места. Жизнь то же самое. Ты делаешь шаг для того, чтобы сделать следующий шаг. Но отвечать можешь только за тот момент, когда стоишь на кирпиче. Смысл в настоящем, брат. А будущего не существует.

Стас оглянулся, посмотрел на Алису.

– Я с тобой не согласен, старик. Человек, конечно, отвечает только за настоящее. Но верит-то он в будущее. Не в то, которое наступит и тоже станет настоящим, а просто в будущее. Как в горизонт.

Скальп проследил за взглядом Стаса, усмехнулся. Пожал плечами:

– Это одно и то же, Стас. Просто у тебя теперь больше кирпичей. Я тебе завидую, гардемарин.

Стас вздохнул, посидел, закинув руки за голову. Проговорил еле слышно:

– Это как бог из машины у греков. Когда сюжет заходил в тупик и автор не знал, что делать, он использовал бога из машины. Тот появлялся, и все становилось понятным.

– Тебе все стало понятным?

– Нет, но это и не пьеса. Просто мне есть зачем жить. Я снова знаю, зачем вставать из окопа.

– Дурак ты, Стасище. Большой дурак, честное слово. Тебе предлагают начать фундамент закладывать, а ты все про окопы думаешь.