Руслан Галеев - Радио Хоспис

– Резковато зашли, да?

– Я бы ушел по плавной, – проворчал Скальпель, хватаясь за поручень переднего сиденья. Потом все понял, улыбнулся, крикнул: – Шрам! Шрам, слышишь? Стаха говорит, резковато зашли!

Шрам прищурился, выглянул в окно («Когда у него появилась близорукая привычка так щуриться? – подумал Стас. – Не помню…») и вдруг гаркнул во всю силу легких:

– Галфвинд под марселями без стеньга-стакселей? Крысы сухопутные! Шкуру спущу!

– Виноват! – в один голос гаркнули Стас и Скальп. Алиса, вздрогнув, ошарашенно переводила взгляд с одного на другого, Арчи замер с надкушенным бутербродом во рту.

– Шевели плавниками, мокрота! – гаркнул Шрам и тут же повалился назад в кресло, поскольку дирижабль вновь содрогнулся всем телом.

Алиса испуганно ахнула, но Стас взял ее руку и успокаивающе сжал. Он уже понял, что они снова меняли направление. Выглянул в иллюминатор: дирижабль уходил в широкое ущелье, разломившее стену горной гряды почти по ходу движения. Темные волны леса, обступившие предгорья плотным строем, словно ударившись о тысячелетнюю мощь каменной твердыни, откатывались теперь назад, под брюхо воздушного корабля, обнажая красно-коричневые отроги гор. И – словно от подмытого чередой приливов и отливов берега отвалился кусок и ухнул в воду – отстояла чуть в стороне от горного массива невысокая одинокая гора. Даже не гора – каменный столб, причудливая шутка природы, способной обтачивать ветром, солью и водой то, что, казалось бы, не может измениться. Каменный столб диаметром в пятьдесят-шестьдесят метров с ровной, будто срезанной лезвием вершиной рос из леса и идеально прикрывал от незнающего глаза вход в ущелье. На фоне черно-белого зимнего пейзажа он казался случайным штрихом. Да и само ущелье начиналось лишь на значительной высоте от поверхности, так что без дирижабля проникнуть в него было невозможно.

Дирижабль закончил маневр и уже плавно, без рывков шел по каменному туннелю. Судя по гудению за переборками, в ущелье было далеко не спокойно, но бортовые и кормовые винты справлялись с этими неудобствами. Надо отдать должное Татьяне, она была не самым плохим пилотом.

Полет по ущелью продолжался не дольше часа. Когда стены вдруг расступились, дирижабль начал терять скорость, а после и вовсе снижаться. Там, внизу, в практически идеальном кольце гор, пряталась небольшая долина с кольцом хвойного леса у скальных стен, белой от снега поляной и странным сооружением в центре, вокруг которого жались малыми детьми двух– и трехэтажные дома.

Большой каменный куб служил опорой для высокой башни, составленной из металлических конструкций и увенчанной чем-то вроде огромного вогнутого зеркала. В искривленной поверхности отражались пасмурное небо и клякса дирижабля.

Дирижабль сделал над долиной полный круг и перестал снижаться. Стас посмотрел вперед и увидел, что на самых малых оборотах дирижабль приближался к еще одной стальной башне, поменьше первой, не увенчанной никакими зеркалами и не бросившейся в глаза из-за своего положения: она стояла вплотную к лесу и была лишь ненамного выше деревьев. Ниже, в самом лесу, прятались стальные крыши ангаров. Швартовая башня для дирижаблей, догадался Стас.

– Видимо, мы на месте, – с излишней бодростью сказала Алиса. Стас сжал ее ладонь и, когда их взгляды встретились, кивнул: я рядом, не бойся.

За бортом что-то оглушительно ухнуло, и дирижабль, вздрогнув, замер окончательно. Грохнули, конечно, автоматические швартовы. Стас о них узнал, когда вычитывал материалы по делу снайпера. Правда, так и не смог понять принципа действия. Да и не важно это теперь.

Татьяна вышла из кабины, устало потянулась, выгнув спину. Крышка люка в полу поднялась, в салон выбрался латинос с заспанным лицом.

– Все, прилетели, – проговорила Татьяна и бросила несколько непонятных слов своему напарнику. Тот прошел в конец салона и откинул зажимы кормовой переборки. В салон хлынул ледяной воздух. Чистый, без примесей автомобильной гари, обычный зимний воздух… Стас втянул его полной грудью, впервые за долгие годы. Переборка медленно опустилась на стальную платформу вышки, обернувшись сходнями.

Стальная лестница громыхала под их ногами. Стас шел сразу за Татьяной. Шел вполоборота, придерживая Алису под руку. Она доверчиво опиралась на его локоть, и от этого в душе что-то незнакомо щемило. Но сейчас было не до этого. Он постарался собраться, сосредоточиться, почувствовал тяжесть кольта в кармане пальто. Но еще будут моменты, теперь он знал это точно, будут минуты, у них обоих теперь будет время. И тогда он впервые вдохнет полной грудью, как этот морозный воздух, аромат любимой женщины. Когда-нибудь…

Они спустились, снег отозвался бодрым скрипом на их шаги. Едва заметный ветер пронесся у ног, поднял поземку и тут же скрылся в лесу.

От швартовой башни к домам в центре долины бежала, извиваясь снежной змеей, тропинка. По ней, видимо, с утра никто не ходил, и ее косой след едва угадывался под нанесенным снегом. Татьяна уверенно и не оглядываясь зашагала по тропинке, и ветер разметал ее темные волосы, такие яркие на фоне белого снега. Латинос обогнал Стаса, догнал девушку и пошел рядом, что-то оживленно говоря и показывая на башню. Татьяна устало, но довольно рассмеялась.

Стас вдруг понял, что стоит на месте, глядя вслед этим двоим, и друзья его стоят рядом и так же нерешительно глядят вперед. Настороженно замер лес в десятке шагов от них, словно прислушивался к незнакомому дыханию. Лишь изредка от снежных шапок отрывались крупные хлопья и, шелестя, падали вниз.

– Ну что, – пробормотал Стас, – пошли… гардемарины.

Все как-то вдруг подобрались. Скальпель, не говоря ни слова, сошел с тропинки и встал слева от Алисы, а Шрам, также молча, занял место справа. Толстяк Арчи, угрюмо сопя, замкнул каре сзади. Так и двинулись по двойной цепочке следов, оставленных на снегу Татьяной и латиносом. Непрошеным мелькнуло воспоминание о других следах на снегу, в гулком дворе-колодце, под прицелом слепых окон. Как ни странно, это успокоило. Стас знал почему. Там, тогда, в той ситуации он не был одинок, его прикрывали друзья. И здесь, сейчас, в этой небольшой, спрятанной в горах долине его снова прикрывают друзья. Его и ту, которую прикрывает он сам. Пришло и другое воспоминание – внезапно отяжелевшее тело друга, упавшего на плечо. Но и оно не испугало, наоборот. Так было надо. Бруно прикрыл их тогда ради этой секунды решительности. Ради этого мгновения. Ради этой неназванной верности, ради дружбы, о которой они никогда не говорили, ради того, что эти люди несли в сердцах уже долгие годы. Ради того, что было сильнее пуль. Это горько, это больно, но это дружба. Приходит момент, когда ты отдаешь последний кусок хлеба, снимаешь последнюю рубашку, встаешь под пули. Потому что, какими бы громкими словами ни прикрывались войны, если нет за спиной тех, кого ты прикрываешь, и тех, кто прикрывает тебя, смысла стрелять нет и нет смысла воевать. Потому и была бессмысленной та жуткая война, укравшая их юности. Она столкнула друга с другом, погнала брата на брата, перечеркнула любовь и верность трассирующими росчерками очередей. Нет, осознал вдруг Стас, не совсем так. Даже в самые тяжелые моменты, даже там, на обледенелом горном склоне, прижавшись щекой к прикладу противотанкового ружья, чувствуя, как ломит от холода все тело, он помнил о друзьях и каким-то краешком сознания понимал: ему нужно выжить, нужно пройти все это, чтобы однажды они снова были вместе. И это стоило всех выпущенных пуль.