Достоевский. Дело о пропавшем наследнике - Александр Бертич
Сонечка задумчиво смотрела им вслед.
– Как это все-таки противно и пошло, – сказала она. – В нашем Смольном институте девчонки только и мечтают о хорошем замужестве. Уже лет с двенадцати. А мне почему-то все равно.
– Почему же сразу противно. Бывает ведь когда и по любви выходят.
– Ну да, бывает. А тогда скажи, Родик: чем отличается любовь от нелюбви?
Родион немного подумал. И ответил:
– Я точно не знаю. У меня все как-то неправильно всегда было. Но я слышал, у других бывает так, что они для любимых на все готовы… ну там, совершить что-нибудь героическое… или хотя бы стихи написать…
– Ах, ну да. Ты же у нас поэт, тебе это легко. Ты, кстати, обещал Достоевскому прочитать что-нибудь.
– Ничего я не обещал…
– Врушка. Тебя и на программу-то пригласили за твои стихи… они что, такие загадочные были?
– Обычные.
– Ну прочитай хоть кусочек.
Родион помялся. Но вовремя понял, что отказываться – как-то глупо и искусственно. Он полез в свою папку и достал оттуда тонкую тетрадку в веселенькой зелененькой обложке.
Раскрыл тетрадку где-то на середине, приблизил к глазам и начал читать, немного запинаясь:
Северный ветер.
Кровь холодеет в венах.
В призрачном свете
Корчатся тени на стенах.
Низкое небо
Как будто истлевший саван.
Открой же глаза,
Час твой настал.
– Ужас какой, – сказала Соня.
Родик огорчился.
– То есть не в том смысле, что стихи плохие. А просто страшновато как-то. Знаешь, что я тебе скажу? Девочкам такие стихи лучше не показывать.
«Опять я в дураках», – подумал Родион.
– Зачем же так сразу, – глаза Сонечки смеялись. – Может, просто твой час еще не настал.
Родик не на шутку обиделся:
– Ты чего, опять в мое сознание влезла?
– Ну прости… я не хотела.
«Вот как можно влюбляться в человека, который тебя насквозь видит», – успел подумать Родион, а потом понял, что его видят насквозь. Сонечка шагнула к нему, ласково провела пальцем по его переносице и губам, и он вспыхнул, как спичка. Тетрадка со стихами выскользнула у него из пальцев и упала на мостовую, но он даже не заметил.
Но нежданное счастье закончилось так же внезапно, как и случилось.
– Нет-нет, детишки, – услышали они знакомый голос. – О поцелуйчиках даже думать забудьте. Пока дело не сделано – никакой личной жизни!
Достоевский шел к ним, щегольски помахивая тросточкой. Толстый Крылов остался стоять у подъезда. Кажется, он сговаривался о цене с извозчиком на сером «фиате».
– А мы ничего такого и не думаем, – легко отреклась Сонечка. – Я хотела вас дождаться.
Тут немножко покраснела уже она сама. Но Достоевский не пожелал замечать легкой двусмысленности ее слов – если только эта двусмысленность вообще существовала. Вместо этого он сказал:
– Вот и отлично. Слушайте мою команду: с этого дня работаем вместе. Время на пустяки не тратим. Словами… и стихами… не разбрасываемся.
Он поднял с земли тетрадку и вручил смущенному поэту.
– Сейчас развезем вас по домам, – сказал он. – Завтра все вместе идем к государю.
* * *
Ночь опустилась на Петербург – хоть и белая, но тревожная, и в самый глухой час сиреневое небо стало лиловым. Соня и Родик мирно спали в своих кроватках на разных берегах Невы и почему-то видели во сне Достоевского. В Доме Радио погасли окна, и только хрустальный шар на башне таинственно светился изнутри, и его отражение как будто плыло по темной воде. Может быть, граф смотрел из волшебного шара на город, а может, просто уборщица забыла отключить электричество – так это и осталось неизвестным.
В то же самое время где-то далеко послышался треск мотоциклетных моторов. Треск перешел в рев, и вот уже с Садовой на пустынный Невский выкатилась целая свора хулиганов-байкеров в черных куртках и шлемах с зеркальным стеклом. Здесь они разделились: пятеро или шестеро унеслись дальше, в сторону Адмиралтейства, а двое задержались у моста через канал.
Один был совсем молодым, но держался в седле уверенно. Что касается второго… здесь каждый прохожий смог бы отметить небывалое для Петербурга явление – женщину-мотоциклиста: длинные волосы и красивая грудь под кожаной курткой не оставляли в этом никаких сомнений.
Удивительная девица придержала железного коня и что-то сказала своему юному спутнику – за шумом моторов нельзя было понять, что именно. Тот рассмеялся и кивнул в ответ. Дал по газам и выскочил прямо на тротуар, к стеклянным дверям Дома Радио.
Там он заглушил мотор и спешился. И оказался долговязым мальчишкой, совсем не похожим на массивных взрослых байкеров, которых так часто можно встретить у постоялых дворов где-нибудь на тверской трассе. Нет. Он был стройным и безусым, хотя и с правильными чертами лица – и эти черты все тот же внимательный прохожий мог бы легко узнать по фамильным портретам правящей династии.
Наследник Алекс запустил руку в карман куртки. Достал оттуда – нет, на этот раз не флакон с огненной жидкостью, а всего лишь баллончик с краской. Поднялся по каменным ступенькам и размашисто вывел на стеклянных дверях две огненно-красных латинских буквы: db. Вот только вертикальные линии он зачем-то сделал очень длинными, и вдобавок украсил эту монограмму греческой «омегой» на самой верхушке. О да, наследник знал иностранные языки!
Получилось красиво, но неприлично.
Тильда покатывалась со смеху, сидя на своем байке.
– И что же должен означать этот ребус? – спросила она у Алекса, когда тот вернулся. – Общий смысл я примерно понимаю, и все же расшифруй…
– Легко, – сообщил наглец. – Это значит – dostoevsky-butthead, черта с два ты нас найдешь. А «омега» – просто так… для завершения композиции.
– Почему не какая-нибудь «альфа»? Ах, извини, забыла. Альфа – это всегда ты сам, не так ли?
– Тильда…
– Слушаю тебя, мой принц.
– Тильда, ты надо мной смеешься?
– Нет же. Просто внимательно слушаю.
– Тогда погнали отсюда. Иначе они спалят мой нейролинк.
– Спалят… погнали… кто учил тебя таким выражениям? Это же чертов анахронизм. Так говорили глупые дети в темных мирах сто лет назад.
– Ну да. Причудливо. Даже не помню, от кого я слышал эти слова. Ах, да, конечно! От Достоевского и слышал.
– Никогда бы не подумала, что ты поклонник диджея Федора.
Алекс помолчал. Возможно, даже покраснел под стеклом своего шлема.
– Нет, Тильда. Просто тебя еще не было… в моей жизни… а он был нашим репетитором. Учил меня и сестер русской литературе.
– Ставил тебе двойки? И за это ты его ненавидел?
– Н-неправда. Он был моим
