Ласло Леринц - Подземная пирамида

Нельзя также забывать и о том, что, собственно говоря, это она взяла меня в мужья, а не наоборот.

Конечно же, я был счастлив, что в конце концов все завершилось благополучно.

Еще и сейчас я с трепетом вспоминаю тот чудесный вечер. Мы возвращались с консультации и шагали вдвоем по платановой аллее к дому, Розалинда тогда уже знала о наследстве, и это делало наши отношения несколько натянутыми. Эх, когда в деле замешаны деньги…

Был прохладный вечер, как по заказу, выплыла большая, круглая луна, и мы, совсем одни, остановились под платанами. Розалинда прижалась ко мне и взяла меня за руку.

– Петер, – сказала она своим теплым, хрипловатым голосом. – Я чувствую, что наступил решающий момент.

А я стоял и думал о чем-то совсем другом: может быть, о нашем будущем, может быть, уже и о тебе, Ренни. Я пришел в себя от того, что она нетерпеливо дергала меня за руку.

– Слышишь? Вот он – решающий момент!

– Какой момент, дорогая? – спросил я тупо.

– Ну, просить моей руки… Я бы хотела выйти за тебя замуж, если ты не возражаешь.

Вот так это случилось. На свадьбу к нам пришли все, кто участвовал в нашем заговоре. И, конечно, ты тоже уже был с нами.

И, в кармане у Карабинаса, – скарабей. 17 июля Ты родился в этот день и вместе с этим днем, Ренни. Когда над краем пустыни поднялся красный диск солнца, будто заливая песок свежей кровью, в больнице услышали твой первый плач.

Нас было трое в комнате для посетителей: Селия Джордан, Карабинас и я. И когда солнечный свет расплескался по пустыне и сестра с глазами косули поздравила меня с сыном, я был вне себя от радости.

Я радовался тебе так, как если бы в тебе текла моя кровь. 18 июля Сегодня в больнице мне в первый раз показали тебя, Ренни. Ты был самым обыкновенным младенцем с красным личиком, несколько угловатой головой. И кожа твоя как будто была темнее, чем у остальных, хотя в наших местах это обычное явление.

Сестра с глазами косули высоко подняла тебя, и ты улыбнулся мне с экрана. Конечно, я знаю, что та гримаса, которая появилась у тебя на лице, могла быть чем угодно, только не улыбкой, но я был уверен, что кто-то в эту минуту улыбается мне. Может быть, из другого времени и из другого мира. Но откуда-то мне должны были улыбаться!

Экран потемнел, чтобы вспыхнуть снова, показывая лицо другого ребенка, и я собрался уходить, но появившаяся тем временем медсестра с глазами косули смущенно улыбнулась мне.

– Мистер Силади?

– Да… Это я.

– С вами хотел бы поговорить господин директор. Если не возражаете, я провожу вас.

Передо мной все еще стояло твое лицо, Ренни, и я не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя. В конце концов, у меня родился сын. И, пожалуй, даже Изабелла не имела бы никаких возражений, если бы…

Я отогнал от себя эту не приличествующую материалисту мысль, и когда опомнился, уже стоял перед директором Карпентером.

Сестричка удалилась бесшумно, как дуновение весеннего ветерка. Только тихий стук двери снова вернул меня к действительности.

Доктор Карпентер поздравил меня со здоровым мальчиком, предложил выпить, стал говорить о том, о сем, и, если бы, Ренни, он не усыпил мою бдительность, я сразу почувствовал бы неладное. Что-то касающееся тебя.

Когда мы выпили и я рассеянно принялся осматриваться в комнате, ломая голову над тем, под каким бы предлогом мне поскорее удрать, доктор Карпентер испытующе посмотрел на меня.

– Петер… Я должен вам кое-что сказать.

Было в его голосе что-то, вызывающее недобрые предчувствия, и при нормальных обстоятельствах я сразу же обратил бы на это внимание. Тем не менее шевельнувшееся во мне подозрение тут же улетучилось.

– О малыше, Петер…

Только тогда я окончательно спустился на грешную землю, Словно внезапно налетевший ураган мигом унес обволакивавшую меня розовую дымку счастья. За доли секунды я превратился из счастливого папаши снова в руководителя странного эксперимента.

– В чем дело, Карпентер?

Он успокаивающе выставил перед собой ладони.

– Только спокойствие, Петер, только спокойствие! Ничего серьезного. Если бы что было я бы сказал. Всего лишь кое-какие незначительные мелочи) Я откинулся на спинку кресла и почувствовал, что все мое тело деревенеет, А сердце словно сжал стальной обруч. Знаю я хорошо эти незначительные мелочи врачей!

Мой голос проскрипел хрипло и деловито:

– О каких мелочах идет речь?

Доктор Карпентер встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Может быть, только для того, чтобы потянуть время.

– Ну… с чего бы начать? Во всяком случае, факт, что ребенок – крепкий, ладный паренек. У него все шансы прожить сто лет.

Я знал, что это только вступление. Главное начнется после «но».

– Но, – начал Карпентер, – кое-что мне в нем не нравится.

– Что? – спросил я с напускным спокойствием, просчитывая про себя, что бы это могло быть такое, обратившее на себя его внимание. Может быть, кубическая голова, длинные руки или короткие ноги?

Карпентер посмотрел на меня и потер лоб.

– Его голос… – сказал он наконец. – Голос… Теперь настала моя очередь удивляться. Я подумал бы о чем угодно, только не об этом.

– Что с его голосом?

– Сразу же, когда он родился, – промямлил Карпентер, – я заметил, что у него что-то не в порядке с голосом, хотя это, пожалуй, не то выражение. Есть в нем некий плюс, какого нет у других. Понимаете?

– Честно говоря, не очень.

– Знаете, Петер, я тоже был там, в палате, когда ваш сын родился. К этому, по крайней мере, меня обязывала наша дружба.

– Спасибо.

– А, бросьте. Словом, вынырнул малыш из своей берлоги, безгласный, словно спящий медвежонок. Пришлось его слегка шлепнуть, чтобы он отведал воздуха. Акушер, доктор Риззи, шлепнул его, после чего ребенок начал плакать. Если, правда, то, что он делал, можно назвать плачем.

Тут-то до меня начало доходить. Боже милосердный! Что же теперь будет?

– Как это понимать? – спросил я осторожно.

– Нормальные, средние дети в таком случае плачут. Сто из ста. А ваш сын пел.

– Что он делал?

– Лучшего выражения я не подберу. Он пел, без слов. Он пускал трели и явно пел отрывки мелодий. Словно его мама родила певчую птицу. Вы это понимаете?

Еще бы я не понимал!

– И что? – спросил я осторожно.

– Ну… сестра его при этом уронила. Это наша тайна, но доктор Риззи успел подхватить его. Вам, в каком-то смысле моему коллеге, я могу в этом признаться.

Я вытер вспотевший лоб.

– Больше вам не в чем признаться?

– Если бы не в чем. Это только начало. Но у вас в самом деле нет причин для беспокойства.

Как любезно было с его стороны сделать все для моего спокойствия!

– Значит, вот это он делал вместо плача. Пел весь вечер. Остальные же рядом с ним спали сладким сном. Вся больничная палата, обычно вопящая, погрузилась в сон. Ваш сын убаюкал их своим пением.