Игорь Исайчев - Чужая дуэль

Страшнее же всего было то, что в отличие от Буханевича, у которого сохранилось, пусть с трудом, но узнаваемое лицо, на голом, желтовато-розовом черепе Подосинкого совсем не осталось плоти. Несмотря на это, он, сухо щелкая челюстями, активно вертел головой, будто был способен видеть пустыми глазницами.

В тщетной попытке пересилить предательски накатившую слабость, я до хруста стиснул зубы и дрожащей от дикого напряжения рукой попытался поднять налившийся неподъемной тяжестью револьвер, с холодным отчаянием понимая, что не успеваю. И тут мои оголенные нервы обжег полный смертной тоски собачий вой, а сзади полыхнули яркие лучи фонарей.

От неминуемой гибели меня спас вовремя оживший инстинкт самосохранения, сумевший за мгновение до оглушительного грохота выстрелов заставить непокорное тело опрокинуться на спину. А окончательно я пришел в себя, когда над самым лицом засвистели пули, большей частью летящие мимо цели и крошащие дерево стен.

Мои ополоумевшие спутники умудрились сжечь начинку барабанов менее чем за четверть минуты. Однако настигший оживших мертвецов раскаленный свинец, нанес им урона не больше, чем комариные укусы обычному человеку. Проще говоря, чудовища его попросту не заметили, продолжая наступать, как ни в чем не бывало.

Отчетливо представив, как Селиверстов с Брагиным, в спешке роняя патроны, судорожно перезаряжаются и чтобы вновь не попасть под их огонь, я шустро перекатился к стене, лишь по чистой случайности не угодив под удар слоновьей ноги подобравшегося вплотную Подосинского.

Чиркнувшая по волосам уродливо вздутая ступня, обутая в пресловутую белую тапку, едва не снесла мне полчерепа, заставляя изо всех сил вжаться лицом в раскисшую глину. Не дожидаясь, пока неуклюжий покойник развернется для новой атаки, а у меня не осталось не малейших сомнений в его намерениях, я, вкладывая в удар всю душу, влепил подошву своего сапога в голень полковника под самой коленкой.

Отчетливо хрустнувшая кость переломилась пополам, насквозь протыкая покрытую истлевшей штаниной прелую, грязно-зеленую шкуру. Из рваной раны фонтаном выбило бурую гниль, а мертвец с утробным уханьем медленно завалился на бок.

Но я рано обрадовался. Стоило мне, приподнявшись на колено и растерев рукавом по лицу жирную грязь, на миг обернуться, как неповоротливо ворочавшийся в мутной луже, насочившейся из-под изъеденной черной плесенью обшивки стены Подосинский, вдруг неуловимо выстрелил пудовым кулачищем. Чудовищной силы удар унес меня в глубь тоннеля, словно невесомую пушинку.

Несмотря на сработавшую защиту комбинезона и боевой стресс, каждая снесенная спиной крепь отдавалась невыносимым резонансом внутренних органов, когда, казалось, оторвавшееся сердце, раз за разом проваливается в лопнувший пополам желудок. На счастье сознание я не потерял, и когда погасли последние искры в глазах, с вялым удивлением обнаружил упорно ползущего вперед полковника, которому оставалось лишь протянуть руки чтобы меня сгрести.

Каким-то чудом мне удалось не упустить револьвер, и когда я, наконец, сообразил, что указательный палец уже инстинктивно выбрал свободный ход спускового крючка, то дальше медлить не стал. Выпущенные в упор четыре пули разнесли череп дьявольской твари в пыль. И только тогда, конвульсивно дрогнув, ослабли сине-зеленые распухшие пальцы, успевшие стальной хваткой стиснуть мою лодыжку.

Еще до конца не веря в удачу, я с непритворным облегчением выдохнул и, продолжая с опаской коситься на неподвижно застывшую тушу, прохрипел в сторону спутников:

– В голову, в голову стреляйте! Иначе не осилить!

– Вот удивил! – тут же насмешливо откликнулся Брагин звенящим от напряжения голосом. – Наш-то упырь давным-давно с дырявой черепушкой отдыхает. Это ты там, на потеху публике кулачные бои устраиваешь. А мы долго ни чикались. С ходу ему башку разнесли.

Необычное многословие, как правило, сдержанного Брагина, из которого было обычно не вытянуть и двух слов подряд, откровенно меня испугало. Истово молясь, чтобы мои приятели после побоища с ожившими покойниками окончательно не съехали с катушек, я с трудом поднялся на трясущиеся в коленях, разъезжающиеся по мокрой глине ноги.

На всякий случай, пихнув носком сапога сочащуюся мерзостной слизью сквозь ветхую ткань аморфную гору тухлого мяса, с облегчением убедился, что обезглавленный монстр больше не подает признаков жизни. И тут же вынужден был ухватиться за осклизлые доски стены, чтобы не свалиться от приступа жесточайшей слабости, сопровождаемого головокружением и темнотой в глазах.

Непроизвольно охая при каждом неловком движении от острой боли в левой стороне грудины, куда угодил свинцовый кулак дважды убитого Подосинского, я сразу же попытался активировать регенерацию тканей. А когда уже на подходе к затихшим соратникам, целиком сосредоточился на локализации последствий травмы, то едва не запахал носом, запнувшись о распростертый поперек прохода труп Буханевича. В сердцах смачно плюнув на гнилые останки трактирщика, под аккомпанемент нервного хихиканья Брагина, подсвечивающего себе фонарем, я, наконец, облегчил душу, не стесняясь в выражениях излив все что думаю о ходячих мертвяках и тех нехристях, которые их воскрешают.

Уроки базы не прошли даром, и моему усовершенствованному организму для восстановления хватило неполных десяти минут. Брагин, несмотря на меловую бледность и подрагивающие губы, тоже держался молодцом, чего нельзя было сказать о Селиверстове. В отличие от своего коллеги, сумевшего сдержать психологический напор, околоточный совсем скис. Закатив стеклянные глаза, без кровинки в лице, он, ослабнув в ногах, сполз по стенке в грязную жижу, и безвольно уронив руки, никак не реагировал на оклики.

Пока я занимался Селиверстовым, Брагин достал плетеный кожаный поводок, привязал тонко поскуливающего добермана, жавшегося подальше от мерзко смердящего, на глазах расползающегося трупа хозяина постоялого двора и, шаря по сторонам лучом фонаря, зачавкал к останкам полковника. Когда он вернулся, околоточный, несмотря на все мои старания, продолжал неподвижно сидеть в луже, потерянно вращая пустыми глазами.

Подошедший к нему вплотную Брагин, панибратски пихнул в плечо и, наклонившись к перемазанному рыжей глиной уху, хохотнул:

– Представляешь, Петр Аполлоныч, а Подосинский-то, при полном параде, при орденах, и без башки. – Давясь и брызгая слюной от смеха, он повторял как заведенный: – При орденах, представляешь, и без башки!.. Ордена есть, а головы нет!.. Совсем нет, как косой срезало!..

Вздрогнувший от неожиданности Селиверстов, поначалу испуганно отшатнулся, а затем вдруг тоже зашелся истерическим, с подвыванием и хрюканьем, хохотом. Рыдающий от смеха Брагин, размазывая слезы по грязному лицу, обессилено опустился на корточки рядом с ним.