Василий Шахов - Тень Уробороса. Эпоха лицедеев

Ничего не изменилось. Даже сердце Зила стучало по-прежнему ровно. Только теперь фаустянин вспомнил, кто он есть на самом деле. Осознание пришло мгновенно и вытеснило Жилайтиса полностью. Палладас предупреждал об этом эффекте: в результате потрясения полиморф может вернуться к своей ментальной сути. Так и случилось.

Зил машинально взял со стола карандаш-маркер, вчетверо сложил бумагу, которой только что прикончил человека, до сих пор бьющегося в агонии на окровавленном полу. Когда Зейдельман стала трупом, а жизненный кокон вокруг ее тела померк, Элинор опустил бумагу и маркер в нагрудный карман.

Это был второй этаж, но фаустянин легко выпрыгнул из окна. Через пять минут он был очень далеко от дома покойницы.

Какой-то отель. До самолета еще больше часа…

Опершись рукой на пластиковую стенку, Элинор стоял под душем. Но вода не могла унести с собой тот яд, которым пропиталась каждая клеточка его организма. Почему он не разлетелся на атомы? Почему? Он ведь в точности повторил собой Жилайтиса, у которого аннигиляционный ген был! Однако дезинтеграции не произошло. К сожалению…

Зил не стал вытираться. Он подошел к зеркалу в комнате. Створки скреплялись между собой тонкими пластиковыми «спицами», выкрашенными под металл. Молодой человек вытащил одну из таких спиц. Часть зеркала со звоном упала на пол и раскололась. Элинор посмотрел на десятки своих/не своих отражений, перешагнул осколки, надел костюм Жилайтиса и покинул номер. Его ожидало второе, самое страшное, задание…

11. Еще раз о самолете

Утро субботы, 4 августа 999 года. Аэропорт Мемори.

У стойки регистрации оставалось четверо. Внимание Элинора привлек тот человек, что стоял предпоследним. Брюнет с зелено-голубыми глазами, очень сильный. Зил еще не встречал во Внешнем Круге людей с таким жизненным «свечением»: в личной зоне этого мужчины могли поместиться двое таких, как он сам. И это несмотря на то, что парень явно не выспался, а оттого был очень хмурым.

— Проходите, капитан! — сказал ему «синт».

Капитан! Да он же офицер земного Управления! Они будут на одном рейсе…

Управленец неприветливо глянул на Элинора и прошел на посадку. В уме фаустянина сложился план, по которому этот офицер должен был сам раскрыть подозрительного пассажира. Вот только нельзя попасться ему в руки. И нельзя, чтобы он увидел, как этот пассажир растворится в воздухе, задействовав ТДМ.

Самолет взлетел. Зил наблюдал за поведением капитана. Тот спокойно дремал в своем кресле.

Фаустянин вытащил бумагу и маркер, сдернул зубами колпачок, быстро вывел два слова: «ПОМОГИ ВСЕМ!» и скомкал листок. Капитан должен догадаться, должен! Только бы прикоснуться к нему, и тогда будет уже легче «подключить» его!

Элинор сунул бумагу в расслабленные пальцы мужчины и немного притронулся к его кисти. Все получилось. Кажется…

Управленец успел поймать его эмоции. Для любого слуги закона чья-то внутренняя тревога — как бегство потенциальной жертвы для охотничьей собаки.

Выпутавшись из ремня, капитан ринулся за Элинором. Тот мгновенно ускорил шаг, накинув на себя, будто капюшон рясы, защитный купол «scutum», а потом схватил с кресла маленькую девчонку и нырнул в межсекционную зону. Из рукава в ладонь скользнула пластиковая спица, некогда скреплявшая створки зеркала в отеле.

Когда управленец нагнал их обоих, Элинор приставил острие к горлу ребенка. Девочка завопила от ужаса, едва завидев табельный плазменник в руке капитана. Бояться похитителя она не могла: на гребне волны эмоций эмпатические способности Зила удесятерились, и он попросту обволок нервную систему восприимчивого, незакрытого человечка — так же, как некогда успокаивал Сэндэл. Однако от управленца несло угрозой, а защищать заложницу еще и от капитана фаустянину было некогда.

— Пусть мне откроют — и она не пострадает! — закричал Элинор.

Капитан опустил оружие:

— Отпусти ее — и вали на все четыре стороны!

Зил постарался сымитировать отчаяние и готовность ко всему. Получилось:

— У нас у всех мало времени! Не торгуйся со мной! Под панелью возле фронтального двигателя — взрывное устройство. Времени почти не осталось. Откройте мне люк! — он сунул в руки девочки дистанционку и предупредил: — Осторожно, не нажми!

Тут управленец совершил огромную глупость: он попытался подчинить себе Элинора. Удар «харизмы» вернулся к нему, многократно усиленный сознанием фаустянина, и капитана отшвырнуло в сторону. Потеря драгоценного времени. Мало того: межсекционная зона наполнилась биороботами-стюардами, которые остолбенели при виде происходящего.

— Откройте! — закричал Зил.

— Да откройте же ему! Откройте! — разноголосо требовали пассажиры из-за двери.

Капитан очухался быстро.

— Прикажи им открыть, — Элинор изо всех сил старался восстановить связь с контуженным офицером. — Или мне придется убить ее! У вас все меньше времени на спасение! На таймере осталось семь минут!

— От…кройте ему… — наконец-то выдавил из себя капитан, утирая хлынувшую из носа кровь.

…Один из стюардов бросился к двери, с грохотом открыл панель управления люком, стукнул ладонью по сканеру. Внутренний люк открылся, и в тот же момент капитан прыгнул в их сторону. Зил швырнул ему свою ношу, отступил назад, захлопнул за собой дверцу, чтобы не случилось разгерметизации салона.

За мгновение до того, как его выхватило ледяным ураганом, Элинор успел включить трансдематериализатор…

…Короткий бой с Желтым Всадником на иссохших скалах внутреннего мира. Смертельная рана под сердцем…

…Фаустянин, уже именно фаустянин, в своем настоящем облике, поднял голову и увидел перед собой океан Эсефа — сумрачный, беспокойный, предгрозовой…

Нет, он не имеет права молиться. Не имеет, потому что с его грехами просить о прощении — это еще один грех. Что сделал бы Агриппа, увидь он своего любимого воспитанника теперь, по прошествии двух лет?

— Боже! — зашептал Зил. — Боже, позволь мне вернуться на Фауст! Пусть меня накажут, пусть Ты накажешь меня — но там… Дома… Господи, я не любил мой дом… Я и сейчас не люблю его… Но только в Хеала я был собой… Я заблуждался, когда хотел большего… Прости меня, Отец Всего Сущего! Прости и позволь умереть дома…

Тучи не расходились. Сейчас Эсеф был так похож на Фауст…

— Прости меня за мою гордыню, Великий Отец! Я не прошу милости и пощады, лишь снизойди, позволь мне принять смерть там, где когда-то любили меня! Там, где мне было неведомо, что я «синт»…