Максим Михайлов - Плач серого неба

Я охлопал карманы. Блокнот с собой, кошелек тоже. А вот оружия не было, так что если Молтбафф полезет в драку… Хотя с чего бы ему? И к тому же, зачем мне нож в драке с простым преподавателем?

Извозчик получил плату и уехал прочь, а я как следует потянулся, расправил затекшие плечи и вдоволь похрустел костями, от чего прохожую старушку аж передернуло. Огляделся.

С закрытием городских ворот иссяк поток приезжающих и уезжающих одушевленных, и проспект Спасения опустел. Редкие прохожие с закрытыми зонтами наизготовку поглядывали на безоблачное небо и недоверчиво качали головами. На другой стороне, прячась за угол, двое студентов-прогульщиков спешно курили одну на двоих сигарету, жадно затягиваясь и судорожно пихая чинарик в руки товарища.

Я надвинул шляпу поглубже и направился к переплетению трех невообразимо искривленных арок. По крайней мере, на первый взгляд казалось, будто их именно три. Проходя под невозможно изогнувшимися сводами, я на мгновение ощутил, что заблудился на крохотном пятачке неведомого пространства. Направление вдруг потеряло всякий смысл, а чувство времени резко притупилось. Но еще один шаг — и ощущение прошло. Университет стоял передо мной во всей красе.

Несмотря на то, что главный корпус был широк, приземист и покрыт гладкими наростами аудиторий, первыми в глаза все-таки бросались высоченные иглы факультетов Стихий. Четыре башни прокалывали основное здание строго по сторонам света. По правде говоря, я не помнил, какая стихия какому направлению соответствовала, но нимало по этому поводу не переживал. Пытаясь разложить спутавшиеся мысли по полкам или хотя бы утрамбовать их, я дошел до входа и ничуть не удивился, когда дверь открылась будто бы сама собой.

Университетский вахтер гордился своими пышными усами — заслуженно и очень деятельно. Все время, пока я шел к нему от дверей до уютной конторки темного дерева, он оглаживал и поправлял эти произведения парикмахерского… да что там, подлинно архитектурного искусства. Пару раз он, изумив меня сверх возможного, полуукрадкой пробежался по ним миниатюрной расческой. И следовало видеть, как этот в высшей степени достойный одушевленный, не испытывая, очевидно, никаких затруднений, умудрялся выполнять и прямые свои обязанности. Не останавливая рук, он разбрасывал по сторонам цепкие взгляды, щедро одаривая ими всех входящих и праздношатающихся одушевленных — только искорки вспыхивали на стеклах очков, полускрытых козырьком форменной фуражки.

До последнего мига я был уверен, что такие усы могут быть лишь у альва, но вахтер оказался ярко выраженным человеком.

— Утро доброе, милейший, — прежде чем подарить улыбку усачу, я вспомнил о том, как хорошо выспался, и напитал ее воспоминаниями о пережитом счастье. Получилось крайне дружелюбно.

— Добрейшее, — важно согласился вахтер, но развивать тему дальше не соблаговолил и решительно повернул к делу. — Чем могу?

— Сейцелем Молтбаффом, — сыграл я словами, — в какой аудитории его можно найти?

— Боюсь, — усы нерадостно дернулись вниз, — ни в какой. Профессор Молтбафф в отпуске. А вы, прошу прощения, с какой целью интересуетесь?

— С самой что ни на есть важной, — я напустил на лицо соответствующее выражение и пошарил в кармане, — только позвольте мне ее не озвучивать. Уж слишком тонкая и серьезная… — раскрытое удостоверение легонько хлопнулось о стол бдительного охранника, — …тут ситуация.

Едва взглянув на синие печати, вахтер сурово свел брови на переносице.

— Частный детектив, значит? Неужто мастер Молтбафф взялся за старое?

— Зависит от того, о каком старом речь, — осторожно уклонился я.

— Ну… я, право, — усы нервно задрожали, — в самом деле, как же… Знаете ли, ходили слухи…

— Полноте, милейший, — я спешно выпустил на лицо ободряющую улыбку, — уж мне-то вы можете сказать все, что угодно.

Впервые за последние дни мне встретился одушевленный, который и впрямь что-то знал.

— Ну, знаете ли… Только учтите, — и без того румяные щеки вахтера стремительно темнели, — я-то лично никуда со свечой не подглядывал, просто слышал… всякое.

— Смелее, — во всем мире в тот момент не было слушателя внимательнее и участливее меня, — что же говорят в народе?

Лицо вахтера приобрело мятущееся выражение.

— Вы же понимаете, сведения эти крайне деликатные…

— Я, поверьте, с другими и не работаю.

Усы на мгновение застыли и вдруг взорвались отчаянным шепотом.

— Ну что ж, скажу, но уж вы, мастер… — он еще раз скользнул прищуром по удостоверению, — Брокк, не подведите. Чтоб никому ни-ни, вы же понимаете… Дело деликатное. Сколько я мастера Молтбаффа помню, все время он был строгие такой, с женским полом — скромен, даже чересчур. Студентов держал в узде, они при нем чуть ли не по струнке ходили. Но ведь поди ж ты — пронесся тут намедни слушок…

— Намедни — это когда? — уточнил утомленный анонсами я.

— Намедни — это намедни, — нахмурился вахтер, почесывая лоб, — точно не упомню, но с месяц, а то и полтора назад кто-то обмолвился, будто профессор по вечерам девиц посещает, да не простых, а Тронутых!

— Фу! Не может быть! — Я без труда подыграл ему, изобразив на лице крайнее отвращение.

— Может и не может, — азартно сверкая глазами продолжил вахтер, — а только против молвы мастер Молтбафф не выстоял. Да не сказать, чтобы очень уж он и пытался — руки опустил, лицо сделал постное и отрицать ничего не стал, так что, считай, признался. Сверху на него стали смотреть косо, снизу — студенты, то есть, — со смешками. Пару недель профессор держался, давил тоску, а потом запил. Мое-то дело маленькое — за входом присматривать, но ведь у входа-то все поговорить и останавливаются, — усы вспушились, прикрывая затаенную гордость, — вот я и слышу… всякое. — Вахтер остановился перевести дух, и я немедленно заполнил паузу.

— Так что же, лекции он больше не читал?

— Читал, — откашлявшись, махнул рукой усач, — только реже. Его же к молодняку пускать перестали… Постойте! Вы к кому?

Пока он, одарив меня извиняющимся взглядом, чинно шествовал к новому незнакомому посетителю, я достал из кармана блокнот и принялся спешно покрывать бумагу выжимками из сбивчивого вахтерского рассказа. К возвращению собеседника я вусмерть расчеркал целую страницу, но свел-таки слова усатого привратника со скупым на подробности рассказом Карины. Выходило, что профессор прекратил визиты в цирк как раз когда в Университете узнали о его пристрастиях. Если бы у шантажа был запах, сейчас бы ощутимо завоняло.

— Прошу великодушно извинить, — чем-то довольный вахтер, демонстративно не заглядывая в блокнот, обошел меня и принялся степенно оглаживать усы. — Работа превыше всего.