Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская

Я ответствую, что милосердие зачастую подобно разукрашенной крышке на бочке, скрывающей зловонное содержимое, и в данном случае так оно и есть. Потому что знайте, что мой брат Вироне скоро сойдет с Ла Вольпе и наверняка не обрадуется, если у ворот родной деревни его встретит голова сестры, нанизанная на какой-то заостренный кол, или ее обгоревшие кости посреди горки пепла. Посему я полагаю, что именно ради умиротворения моего брата Вироне епископ, бедный старый пропойца, решил убрать в тень сей трибунал, который так ужасно подвел в деле о добыче вермилиона. Потому на братьев в сандалиях, магистров сего благородного трибунала, была спущена туча клириков, которые на свежевспаханных бороздах деревни Киноварь клюют моих недавних судей с тем же беспощадным карканьем, с коим они сами недавно толкали в огонь просветленных. Епископ повелел как можно скорее погасить костры и уложить в успокаивающие домашние перины всех тех несчастных старух, которых всего несколько недель назад вы поносили и мучили как заклятых ведьм, еретичек и распутниц, противниц патриарха, епископа и самого герцога. Потому Мафальда и ее кумушки в полной безопасности, конечно, пока они не заговорят о несправедливости, причиненной им этим трибуналом. Правда, мой добрый синьор, вы могли бы немного потрудиться, пока было время, и для вашей же безопасности раздавить им эти высохшие, покрытые старческими бородавками шейки. Погубили вас, однако, монашеская самонадеянность и излишняя совестливость, за что, не смейте сомневаться, постигнет вас неминуемая кара, в то время как все местные ублюдки будут по-прежнему счастливо наслаждаться своей судьбой.

Подтверждаю еще раз, что моими братьями, что было не раз доказано, являются Вироне, внук графа Дезидерио, по воле герцога назначенный недавно правителем этой страны, и Сальво, известный вам под именем инквизитора Рикельмо и отправленный на смерть толпой дряхлых стариков. Не думайте, что я отрекусь от них, и – раз уж появился этот охочий сапожник – вы подготовите меня для него и вычистите после подземелья, как старый медный котел, который оттирают песком и пеплом, пока он не станет гладким и не начнет сиять, как новый. Не дождетесь! Полагаю, наш добрый синьор епископ раздобыл несколько толстых мошон с золотом, чтобы заставить меня замолчать, и множество одиноких монет сменили владельца, чтобы укрепить мое семейное счастье. Я догадываюсь также, что будет делать этот хитрый сапожник – если он действительно сапожник, а не комедиант, бродячий клирик или другой негодяй, нанятый вами ради сей негодной лжи, – когда он станет полноправным владельцем этих драгоценных и блестящих цацек, которые ему так нужны. Ну что ж, добрые синьоры, он уложит меня вместе с нечестивыми дукатами на мула, а потом свернет мне шею в придорожной таверне, едва мы выкатимся за склон Верме.

Я также ответствую, что понимаю спешку, с которой вы пытаетесь вытолкнуть меня из деревни под названием Киноварь. Стены моей тюрьмы сочатся весенней влагой, и ветер с шумом и свистом кружит вокруг дымоходов, а значит, как только высохнут дороги, мой брат Вироне сойдет с Ла Вольпе. Так что осталось лишь мизерное время, ибо он не будет мучиться на сырых трактах теперь, когда его окрылила милость герцога, и он не предстанет перед невестой с испачканным грязью лицом. Знайте, синьор, что ваш трибунал не пробуждает должного ужаса, и бдительность вашей стражи слишком ослабла, поэтому я знаю, что бабы взволнованно шепчут о девице, уже отправленной из герцогской столицы с большой свитой придворных, чиновников, матрон и благородно-рожденных девиц, слуг, швей, поваров, менестрелей, шутов, карликов и камеристок. Стало быть, скоро будет у нас свадьба, какой здесь никогда не видывали ни при графе Дезидерио, ни при его предшественниках, и все покойные старейшины в тухлой глубине могилок понакрывали себе камнями головы, чтобы не слышать этой восторженной кутерьмы и безбожного смеха, раздающегося во дворах, на площадях и пастбищах и даже на тропах к Интестини, где некогда царило мрачное, набожное глубокомыслие.

Я ответствую, что план нашего уважаемого епископа имеет все шансы на успех, а наша округа скоро снова оживет от вермилиан, до недавнего времени так глубоко захороненных, что монахи в сандалиях не смогли их откопать из-под земли и запрячь на службу нашего доброго герцога. А теперь, сами посмотрите, они вылезли, словно черви из-под плуга, и копошатся блаженно, больше не чувствуя над собой острого клюва трибунала. Со дня на день коловороты придут в движение и снова будут тащить из глубин земли вермилион, что, являясь кровью нашего мира, вернет нам иссякшие силы. «Пусть только Вироне спустится с гор, и все снова будет как прежде, – шепчутся между собой старухи, косо поглядывая на вас из-за порогов, когда вы шагаете по тропинке к замку. – Пусть только наш Вироне вернется, а он выметет из углов весь сор, потому что в последнее время его набралось сверх меры». Но сначала у нас будет свадьба, радость, веселье, музыка, танцы и пение. И вдруг у всех этих высохших от старости селедок воспылают чувства, станет мокро под юбками при воспоминании о супругах, пусть и не тех, кого надежно упаковали в могилы, а совершенно иных, кто много лет назад приснился им на весенних лугах, когда земля оправляется после зимы и дышит влагой, а овцы восхитительно блеют, и будущее кажется таким же буйным, как и трава, и столь же отзывчивым к ласке, когда человека незаметно охватывает полуденный сон, достойное дитя лени и иных грехов, принося с собой запах мокрого руна и легкое прикосновение украдкой, которое по пробуждении будет наполнять страхом и стыдом. Так что все эти ханжеские бабы: Гита, Нуччия, Эвталия, Текла и их соседки, кумы и заушницы, мяли в беззубых устах вести о свадьбе, причмокивая с таким восторгом, словно сами готовились к замужеству. Поверьте, они будут самыми верными заступницами молодой невесты, конечно, пока она не поселится среди нас рядом с новым графом – нашим графом Вироне, как его теперь называют, хотя еще совсем недавно они помогали вам укладывать кучи дров под ногами его сторонников. Но когда она станет женой, они пережуют ее и переварят с той же легкостью, с какой уничтожали собственных мужей, своей алчностью, склоками, завистью, оговорами и безрассудным гневом лишая их жизненных сил. Потому