Сергей Алексеев - Молчание пирамид

— А у вас имя есть? — спросил Самохин, разглядывая монахиню. — Если не можете сказать — напишите на песке.

Даже не взглянув, она пошла вперед и сделала знак идти за ней.

— Ладно, — сказал он. — Буду звать сестрой. Не обидитесь?

В лечебнице возле ложа, уже стоял железный, кованный стол, на котором было что-то накрыто медицинской клеенкой. Монахиня отвернула ее, тщательно вымыла руки в тазу, после чего, без всякой подготовки и знаков, молча начала стягивать с него пиджак.

— Я сам, — воспротивился он. — Рубашку тоже? Пока раздевался, она сняла с решетки треугольный кусок зеленой ткани, которую Самохин принял за занавеску, и встала с ней напротив, как с пеленкой.

— Что, и брюки снимать? Она кивнула.

— Понимаю, сестрица, — попробовал пошутить. — Но у меня желудок болит…

Невозмутимая, с аскетичным лицом, монахиня ждала, раскинув перед собой ткань.

— Сейчас бы сначала в баньку… Или в озере искупаться, смыть дорожную пыль… Почему вы молчите? Ах, да, правила…

Когда Самохин снял и плавки, она завернула его в шуршащую, водонепроницаемую пеленку и показала знаком на ложе.

— Ладно. — Он лег. — В чужой Орден со своим уставом…

Монахиня скинула клеенку со стола, заставленного всякой керамической посудой, в одну добавила все ту же жидкость со смолистым запахом и стала мыть Самохина водой и травянистой мочалкой, без мыла, открывая участки тела, видимо, по какому-то обряду, начав с ног.

— Что же вы меня, как покойника? — еще раз попытался разговорить ее Самохин. — Никогда в жизни не мыла женщина… Кстати, у вас такое редкое имя — Василиса…

Она будто не слышала, до боли растирая тело едва смоченной мочалкой.

— Вам же сказали, язву полечить! — Уже откровенно схамил Самохин, когда эта скромная и бесчувственная банщица добралась до гениталий. — А она у меня повыше.

Василиса не реагировала ни на что, руки ее оказались еще жестче мочала, особенно когда стала мыть голову и дергать за волосы. В последнюю очередь она достала опасную бритву и, не намыливая, а только смачивая мочалкой, можно сказать, на сухую, обрила четырехдневную щетину, а потом и всю растительность в местах интимных, как перед операцией.

— Вы что собираетесь делать? — спросил он. — Резать, что ли?

На миг показалось, его заблуждение доставляет ей удовольствие.

Вся эта процедура длилась около получаса, наконец, она расстелила на другой половине ложа что-то вроде холстинной мешковины и чуть подтолкнула его руками. Самохин уже начинал понимать, что от него требуется, перекатился на сухое, а монахиня завернула его в эту ткань, скрутила пеленку, на которой мыла, убрала разлитую воду и сняла с решетки его пиджак.

— Это оставьте! — привстал Самохин, вспомнив об удостоверении.

Немая сестра отлично слышала, взяла только брюки, скомканную рубашку, белье и преспокойно удалилась.

Если это омовение и бритье у них считалось лечением, то весьма странным: ничего подобного Самохин еще не встречал и боль не прошла. Разве что тело после мочалки горело огнем и кровь стучала в ушах. Он скинул с себя мешковину, однако в пирамиде не было и малейшего движения воздуха. Свисающая с потолка птица оказалась над лицом всего в метре, и он разглядел ее когтистые лапы, нацеленные на него.

И это стало последним, что отметило сознание.

Вероятно, он проспал весь день, поскольку солнце было где-то за изголовьем и косые, притушенные тонировкой стекла лучи высвечивали красный гранит пола. Язва вроде бы успокоилась, по крайней мере кочевники со своим котлом не снились, и вообще, сон в пирамиде был глубоким, как беспамятство, без грез и сновидений.

Может, и впрямь пирамиды лечат?

Самохин достал из кармана пиджака телефон — связи по-прежнему не было. Скоро четвертые сутки, как адмирал Липовой не получал никаких вестей, а значит, уже начал искать. Неужели его люди не отследили их передвижение?..

Самохин завернулся в мешковину, прошлепал босым по граниту и через подземный ход — дверей как таковых не существовало — выглянул на улицу.

С утра пустынный поселок вечером заметно ожил, на дорожках среди пирамид и берегу озера прогуливались люди, причем каждый сам по себе и в полном безмолвии. На всех были одинаковые тресы, и отличить мужчин от женщин можно было лишь по головным уборам — одни в черных скуфейках, другие в монашески подвязанных черных платах, без явных женских форм.

Только у таганаитовой пирамиды в сосняке по-прежнему никого не было…

Судя по всему, исключительно все обитатели горда Тартар были членами Ордена Молчащих, по крайней мере их затворнический образ жизни, одежда и подчеркнутое безмолвие говорили о принадлежности к религиозной общине со строгими и жесткими правилами. Но почему они до сей поры не попали в поле зрения отдела ФСБ, надзирающего за конфессиональной деятельностью, а значит, и «Бурводстроя», было не понятно.

Неужели это все-таки территория какой-нибудь бывшей республики? Но где может быть такая русская природа? В северном Казахстане?..

Рабы все еще работали, и оттуда доносились негромкие отголоски гортанной, отрывистой речи.

Берег был всего в десятке метров, если напрямую. Самохин огляделся, прошел по искусственному и еще теплому пляжу, скинул покрывало и нырнул в воду. Несмотря на холодную синеву, озеро оказалось теплым и соленым! Он отплыл подальше от берега и попробовал достать дна — воздуха не хватило, глубина больше десятка метров, к тому же ощутил, как начинает разгораться истертое травяной мочалкой тело.

А что если они и вправду выращивают тут жемчуг?

Чтоб потом доставать оттуда песок?..

Едва Самохин вышел из воды, как ощутил сильный озноб, словно от температуры. Замотавшись в мешковину, он побежал по ступеням неосвещенного подземного входа, и с разбега натолкнувшись на чью-то твердую спину, отпрянул.

И только потом разглядел в полумраке Василису. В одной руке она несла высокую глиняную миску, накрытую салфеткой, которая даже не дрогнула от толчка, в другой — его выстиранную и отутюженную рубашку.

— Простите, — обронил он.

Монашествующей служанке извинений не требовалось, она невозмутимо проследовала к ложу и встала в ожидании.

Тут и впрямь вся жизнь проходила на постели.

Самохин сел на край ложа, принял из ее рук миску и снял салфетку — ложки три какой-то зеленоватой кашицы.

— Диета?

Ее лицо выражало абсолютный покой, как у мертвой.

На вкус еда напоминала тертое яблоко с сыром и еще с чем-то крахмальным, возможно, картошкой — в общем, пресное детское пюре, только раззадорившее аппетит.

Сестра взяла пустую посудину и удалилась. Самохин раскинулся на подушках и взглянул на когтистые лапы деревянной птицы. И в тот же час услышал булькающий знакомый бас: