Дарья Зарубина - Носферату

— Значит, пока вы не можете доказать ни то, что я убил саломарского консула, ни то, что я использовал жителей Саломары и их полиморфные компьютерные тела для… — Он с заговорщическим видом едва заметно подмигнул мне, мол, не переживайте, я не глупее вас, а может, и понаблюдательнее. — Собственных низменных и даже преступных целей?

Как я в тот момент ненавидел умников. Любой преступник среднего ума только обозвал бы меня да пару раз попытался въехать за проницательность по уху. Но профессор был для этого слишком интеллектуален и так и норовил пнуть своей ученостью по моей логике, навесив для верности остроумием.

Ответил ему не я, а Санек.

— Мы не станем доказывать, — заверил он спокойно. — Мы посадим вас за кражу. Банальный и убогий финал для такой сложной комбинации, не находите? Замах-то был на рубль, а пшик на ничего.

Я попытался запомнить этот новый вариант поговорки, но языковая логика Санька так и осталась для меня загадкой.

— Свидетели могут быть свободны, но до завершения процесса не уезжайте из города, — обратился Санек к Муравьевым. Ирина то и дело поглаживала руку супруга, но тот казался полностью погруженным в свои мысли. В дверях он бросил долгий и тревожный взгляд на Насяева. Видимо, все никак не мог принять предательство друга. Жена, напротив, держалась увереннее, чем раньше. Видимо, перспектива того, что мужа могут осудить за убийство консула дружественного государства, отравляла ей жизнь уже не первый день. Но теперь, когда Валерий Петрович был оправдан, а Насяев заверил следствие, что она ни в чем не виновата, тревога и горькая усталость в одно мгновение исчезли из глаз госпожи Муравьевой. Выходя из допросной, она уже успела уверить себя, что теперь непременно все будет хорошо и все произошедшее никак не аукнется в ее жизни и карьере. Блаженны верящие в правосудие и слуг его, ибо лишь им легок груз бытия, насмешливо подсказал мне внутренний голос. Только такая наивная пастушка и ее муж могли выбраться из этого грязного и запутанного дела, не замарав веры в торжество справедливости.

— Ирина Алексеевна, — обратилась к ней Анна, — разрешите попросить вас и вашего мужа подписать некоторые бумаги, связанные с вашим освобождением, а также поставить свои подписи под показаниями господина Уроса.

Муравьева улыбнулась ей в ответ и двинулась вслед за Анной, едва заметно потянув за собой мужа. За ними вышли остальные. Один из оперативников забрал футляр, в котором, снова свернувшись в кубик, лежал полиморф Риета. Так что в допросной остались только я, Санек, профессор Зло и его бедняга адвокат. Насяев сокрушенно сложил лапки на груди, стараясь выглядеть расстроенным.

Санек подвинул мальчишке-адвокату бумагу, которую тот прочел раз, другой, на третий поднял глаза на Санька и отодвинул, отказываясь подписывать.

— Тогда прикройте дверь с той стороны, — посоветовал Санек.

— Вы прогнали моего адвоката, — заметил Насяев. — Вы знаете, что вас за это по головке не погладят, уважаемый.

Санек подвинул отвергнутую адвокатом бумагу профессору, тот прочел ее и задумчиво пожевал губами.

— Что ж, его право не соглашаться на чистку памяти, — заметил он. — Значит, теперь разговор пойдет серьезный? По-взрослому?

— Теперь можно говорить начистоту, — подтвердил Санек. Но уже не тем спокойным и ровным голосом, которым говорил пару минут назад с Муравьевыми. Гулкие низкие звуки отразились от стен и заполнили все пространство вокруг нас. Я почувствовал, как замершее на границе слуха эхо его голоса отозвалось где-то в моем позвоночнике, и опустился на стул. В одно мгновение глаза, смотревшие из-под пшеничной челки, засверкали гипнотическим огнем, и Санек придвинулся к невольно сжавшемуся Насяеву, как удав, уже выбравший себе жертву. Наверное, окажись на моем месте кто-то другой, он не увидел бы ничего особенного — только матерого разведчика, приготовившегося давить своего противника до тех пор, пока не получит желаемого. Насяев понял, как ошибался, считая дело завершенным.

— Да, Павел Александрович, — проговорил тот, кого не стоило называть Александром, — мы можем осудить вас за кражу произведений искусства. Вы пойманы с поличным, и с этим уже ничего не поделать. Выйти сухим из воды не получится точно. Но это не значит, что вы освободитесь через пару лет и заживете как сыр в масле. Вы, профессор, установили следящее оборудование в кабинете академика Штоффе и пытались продать информацию, составляющую государственную тайну. Вы — государственный преступник, предатель родины.

В устах Санька эти слова отчего-то звучали совершенно не высокопарно, возможно, за счет общего флера безграмотности речи разведчика. Так доктор озвучил бы неутешительный диагноз — сокрушенно, сочувственно, но серьезно. Так, чтобы стало ясно — изменить ничего нельзя. Все плохое уже произошло, и никакого «все обойдется» не предполагается.

— Сейчас у нас не так много доказательств вашей шпионской деятельности, гражданин Насяев, — продолжил он, — к сожалению, как вы бдительно заметили, ваши саломарские подельники, скорее всего, погибли в огне. Они пока не были найдены. Я подчеркиваю — пока. Наш сотрудник побывал на Саломаре и наблюдал, как тот, кого саломарцы называют «невидимым богом», потушил пламя. Так что, если у ваших камней не повреждена система внешней защиты — а этот вариант мы и предполагаем, раз кто-то из них разрезал андроида в кабинете Штоффе, — так вот, они могли не погибнуть в огне. Последствия взрыва в квартире академика еще устраняются, так что ни в чем нельзя быть уверенным.

— Надежда умирает последней, — кротко кивнул профессор. — Может, они и спаслись. Жаль, если ребята сгорели. Они, конечно, почти не могли общаться. Объяснить им задание было так трудно. Словно втолковываешь трехлетнему ребенку, как припаять светодиод. Но все-таки когда-то были разумные существа, почти люди. А память у полиморфов — просто чудо. Объем огромный, да и визуально могут передать. Действительно, можно было сделать на этом хорошие деньги. Жаль, не получилось. Но измену родине вы на меня не повесите. Я экспериментировал с саломарскими камнями, я научил их копировать произведения искусства. Но на суде я скажу, что хотел похитить и продать гобелены Суо и ни в коем случае не стал бы собирать информацию в кабинете Отто Штоффе. Я поведаю прессе такую историю, что журналисты будут обсасывать ее еще долго и в конце концов сделают из меня Робин Гуда, а из вас — бугимена, таящегося в темном шкафу государственной махины.

Санек покачал головой:

— Нет, профессор, вы сядете. Причем сядете тихо и скромно, так что журналисты быстро забудут про вас. Мы дадим им другую историю, публично оправдаем Муравьева. И заверим общественность, что это была провокация. Подарим саломарцам пару космолетов за консула, и снова наступит мир. Вы будете сидеть, потому что вор должен сидеть в тюрьме. А наши сотрудники тем временем найдут еще доказательства того, что вы хотели сделать из саломарских камней новое средство сбора секретной информации. И тогда я не завидую вам, гражданин Насяев.