Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская
Хорошо. Но вернемся к моему брату Сальво, и знайте, что вы так похожи на него, что иногда становитесь им в моих глазах, и, возможно, именно поэтому я пытаюсь удержать вас от неминуемой гибели. Потому что я не смогла спасти его, когда мы виделись с ним в последний раз, и именно во время этого разговора нас заподозрил этот горбатый негодяй Амаури, хотя может статься, что он все это выдумал из глупости и старческого яда. Впрочем, я и сама уже не помню, разговаривали мы у брода прачек, или между валунами на тропе к летним пастбищам, или же в каком-нибудь ином месте. Долина Интестини изобилует, как вы знаете, тайными уголками, где можно незаметно предаваться самым страшным грехам. Где бы это ни было, мой брат оттолкнул меня с монашеским высокомерием. Уж очень спешил он к мученичеству и преображению, которые должны были наступить сразу после этого.
Ибо вы ошибаетесь, синьор, ошибаетесь стократно, полагая, что мой брат просто хотел подражать святому Калогеро и всем другим мученикам, которые горят яркой кровью вермилиона на сводах ваших храмов. Нет, мой синьор. Как я уже вам говорила, ваш несчастный брат Рикельмо – и одновременно мой брат Сальво – окунулся под защитой монастырских стен в кладезь черной магии, как, впрочем, делают многие монахи, что от излишка благочестивой страсти так стремятся познать и выследить объект своей ненависти, что уподобляются ему и сливаются с ним в единое целое. Он собирал древние свитки, а также записи на варварских языках, древние карты звездного неба, книги, полные заклинаний, алхимических символов и предивных заговоров, а кроме того, вопреки монашеским запретам, хранил в своей келье травы и высохшие останки ящериц, змей и других ползучих тварей, а самые ужасающие ингредиенты выкапывал из глубины могил. Всем этим он хвастался передо мной без стыда или смущения, потому что мы говорили открыто и не имели друг от друга секретов даже тогда, когда решили предать друг друга. Поэтому я думаю, что мой брат Сальво, покидая меня в тот злополучный день, очень хорошо знал, что ждет его. Он также мог догадываться, что я нарушу все обещания, которые он вынудил меня дать в Сан-Челесте, где он отправил на казнь моего любовника. Может быть, в эту последнюю минуту он действительно готовился к мученичеству, повинуясь монашеской части своей натуры, а может быть, решил покарать себя за всю ложь и вероломство, которые совершил, чтобы вновь добраться до склонов Сеполькро. Кто это может знать?
Он оттолкнул меня так, словно я действительно была деревенской старухой, преградившей ему дорогу, прося подаяние. Он не понимал, что Интестини проглотит его и переварит без следа, как, впрочем, и вас, потому что вы слишком многое успели услышать и записать, растрепав множество листов пергамента, что – будьте уверены – вы делаете зря, так как викарий скроет ваши записки в глубочайшем из монастырских подземелий, куда спускаются только пауки, крысы и безголовые черви. Пусть вас это не удивляет: ведь больше всего вредят нам те, кому мы больше всего доверяем. Я думаю, синьор, что вы умрете, как мой брат Сальво: тихой, незаметной смертью, между холмами Интестини, чтобы вы лязгом своих инквизиторских кусачек, щипцов и цепей не заглушали голос нашего уважаемого епископа, благословляющего новый герб моего брата Вироне, когда по милости герцога он станет графом и новым повелителем этих земель. Я уверена, что на нем будет изображен дракон графа Дезидерио на пурпуре вермилиона, обведенный знаком просветленных, чтобы все признали тройное наследие моего брата, соединившего в своих жилах кровь Корво, ересь и вермилион. Вам, людям юга, все это покажется лишь геральдическим орнаментом и одним из тех странных чудачеств, беспокоящих умы великих господ, которые настолько объелись мясом и упились вином, что сами уже не знают, где искать развлечения. Но люди Интестини с первого взгляда поймут, что правление вашего трибунала подходит к концу, потому что пришел новый государь, а вы уже наполовину мертвы.
Но если вас не отпугнет судьба Сальво, я окажу вам эту любезность, ибо и труд ваших многомесячных усилий должен быть вознагражден, и расскажу, что учинили с ним на Сеполькро. Мой брат встретился с Ландольфо и его спутниками; и так странным образом совпало, что это были именно те шестеро мужчин, что много лет назад принесли в лачугу трактирщика Одорико мертвое тело нашей матери. Я стояла чуть выше них на валуне и видела каждый жест и удар, который был нанесен. Старики схватили вашего собрата и нанесли ему несколько ударов, сначала палками, потом топорами и другими клинками, которые они взяли с собой для выполнения сего преступного замысла. Они делали это с той же яростью, с какой некогда в том же самом месте забили дракона. Затем они затащили окровавленное тело инквизитора на железную решетку.
Со времен моей юности железные прутья покрылись пятнами ржавчины и заросли высокой травой. Однако решетка по-прежнему была крепкой и закопченной от бесчисленных костров, которые под ней разжигались с незапамятных времен. Ибо вопреки тому, во что вы желаете верить, выковали ее не просветленные, и не они вкопали ее в каменистую почву. Возможно, это сделали псоглавцы, а может быть, кто-то другой, бродивший в былые времена по нашим горам и пивший воду из тех же ручьев, где сейчас утоляем жажду мы. А раз уж вы наконец начинаете меня слушать и открывать уши правде, да будет вам известно – а вам, человеку юга, не знающему наших обычаев, и не пришло бы в голову спросить, – что вы нашли бы в нашей округе множество подобных решеток, покрытых толстым слоем копоти и таких же массивных, будто вросших в землю. Вы, наверное, слышали в признаниях Мафальды и ее кумушек, что жители деревни пекут на склоне Сеполькро первых молочных ягнят, когда их мясо нежнейшее и наполнено неописуемой сладостью. Кроме того, у каждой деревни или пастушьего поселения есть свое место, где на заре весны жители собираются, чтобы плясать вокруг костра, пить вино, печь на решетке мясо и соединять свои тела, грузные и развращенные сытостью и солнцем. Перед рассветом старики собираются у
