Ольга Смирнова - Провинциальная история нравов, замаскированная под детектив. Или наоборот.

Не особо торопясь, она огляделась. Сейчас было около шести утра, так что, вполне возможно, обитатели квартиры еще спали. И вот вопрос: живет ли здесь только трио Таратайкиных или еще кто? Бабушки, дедушки, тети, дяди и другие неустановленные родственники? И сколько комнат? Не посыплются ли откуда-нибудь сюрпризы?

Прихожая, где очутилась Серафима, была до того узкая, что двое в ней вряд ли разошлись бы. А учитывая наличие вешалок, и одежды, на них оставленной, даже худенькой Симе пришлось туговато. Продравшись сквозь лес курток и ботинок, которые так и норовили прыгнуть под ноги самым подлым образом, она оказалась перед комнатой, судя по обстановке, использовавшейся как гостиная. Направо располагалась кухня. В первую очередь она направилась в комнату и осмотрелась там, но детских вещей не увидела. Тогда она залезла в шкаф, порылась и опять-таки ничего не нашла. Постояла, подумала и, хлопнув себя по лбу, вернулась в прихожую. Уж где-где, а на вешалке детская курточка должна висеть.

Но до пункта назначения не добралась. Потому что черт ее дернул — или провидение — заглянуть в кухню.

Там сидела женщина. Сима, застывшая в проходе с поднятой ногой, едва узнала в ней Марину. Она сидела на стуле, тихо, не шевелясь, и, кажется, даже не дыша, бессмысленным взглядом смотрела в никуда. Руки ее покоились на коленях.

Серафима уже встречалась с Мариной — в кабинете Г.В., и тогда это была пусть перепуганная, бьющаяся в истерике, но живая женщина. В кухне же сидела тень. Словно кто-то выпил из неё все силы до капли и бросил пустую оболочку обратно на землю жить дальше. Только как — не сказал.

— Я на работу опаздываю, чаю сделай! — крикнул мужской голос откуда-то из глубины квартиры.

«Ого! — подумала Сима, — оказывается, полшестого утра — это совсем не рано».

Женщина машинально кивнула, словно говорящий мог ее видеть. Встала. Налила в чайник воды. Поставила на плиту. Постояла некоторое время, словно соображая, что вообще могла забыть в этом отдельно взятом куске пространства. Растеряно огляделась по сторонам, но, похоже, так этого и не поняла. Вздохнув, села обратно за стол. Вдруг ее руки затряслись, губы повело, а глаза наполнились слезами. Вся она съёжилась, сжалась в комок, пытаясь удержать звериный вой, который — Серафима видела — рвался наружу. Она кусала губы до крови в попытке взять себя в руки. И ей это удалось — в конце концов.

— Чайник скоро закипит? — опять прокричал кто-то. Сима предположила, что тот самый Михей.

Марина кинула взгляд на плиту и, встав, зажгла-таки под чайником огонь. Потом поставила на стол чашку, заварочный чайник, достала сахарницу и какое-то блюдо со сладостями. Сима наблюдала за женщиной и почему-то не могла уйти. Ей пришло в голову, что, наверное, так выглядят те, кого лишили души. Механические движения, подчиненные заданному алгоритму. Пустой взгляд. Стылая аура. Абсолютное нежелание жить. Сколько Марина выдержит, если окажется, что ее сын мертв? В душе Симы вдруг поднялась волна злости на двух магов, которым поужинать казалось намного важнее, чем заняться поисками сына этой женщины. Пара часов погоды не сделает, сказали они беспечно. А сейчас Сима задалась вопросом — осознавали ли они, что для Марины каждая секунда — вечность? Каждое прожитое в неизвестности мгновение — агония? Каждая чертова минута — смерть? Сама Сима — нет, до сего момента не осознавала. Потому что просто не могла. Слишком молода, неопытна. Кабы знала — пинками заставила бы этих умников действовать.

На кухню, тем временем, зашел мужичок. Именно мужичок, по-другому не скажешь — коренастый, низенький, неприятный. Одет в майку и заношенные джинсы. Настоящий Таратайкин, подумала Серафима. И как можно в такого влюбиться?

Мужичок прошлепал к Марине. Против воли Сима заметила значительную проплешину у него на затылке.

— Не горюй, найдется Степка, — сказал он грубовато и потрепал Марину по плечу. — Чай готов?

— Какой чай? — спросила женщина.

— Я чай просил. Мне на работу через десять минут. Два раза просил.

— Да, конечно. Сейчас. — Марина поспешно встала, направилась к плите, но тут увидела, что чайник уже пыхтит на огне, и остановилась, тяжело и озадаченно моргая. Затем она кивнула, словно соглашаясь с чем-то, и полезла в шкафчик.

— Ты тоже будешь? — спросил предполагаемый муж.

— Что буду? — раздалось из глубины шкафчика.

— Чай. Завтракать. Будешь?

— Буду. Потом. Тебя накормлю, на работу отправлю и позавтракаю.

— Смотри у меня. А то исхудала вон, подержаться не за что, — если это была шутка, то очень неудачная.

Но Марина внимания не обратила — вылезла из шкафчика, села за стол и даже улыбнулась мужу. От этой улыбки Серафиму передернуло.

— Ешь, дорогой, — сказала женщина ласково. В её интонациях сквозила такая ненависть, что Сима не удивилась бы, если бы она угостила муженька ядом вместо домашнего печенья.

— Хозяюшка моя, — похвалил Михей как-то не особенно уверенно. Отхлебнул чая, от души при этом похлюпав, счавкал печенье и поднялся, отряхивая с себя крошки.

— Вкусно как, — прокряхтел он довольно. — Рано не жди, у нас на работе завал. Все словно взбесились — резину им меняй в срочном порядке. Запись на три дня вперед. Так что до звонка пахать буду.

Уже стоя в дверях, он добавил невнятно:

— Ты… это… звони, если новости будут.

Две секунды после того, как шваркнула, захлопываясь, входная дверь, в квартире стояла гробовая тишина. Серафима смотрела на Марину. Марина смотрела в никуда. Две секунды смотрела, а потом взяла чашку с недопитым чаем и швырнула об пол. За ней последовал заварочный чайник — во все стороны брызнули мокрые чайные листы и неровные осколки фарфора. Сахарницу постигла та же учесть. И самое страшное, что все это делалось молча, сосредоточенно, без каких-либо эмоций на лице.

Сима едва успела отпрыгнуть в сторону — мимо нее просвистел горячий еще чайник. Хорошо, что крышка не отскочила, а то кипятком бы ошпарило. Заклинание заклинанием, а физических контактов подобного рода лучше избегать.

В итоге Сима почла за лучшее ретироваться. Во-первых, ее могло задеть, и тогда присутствие в квартире скрыть бы не удалось; во-вторых, что более важно, ей было тяжело смотреть на чужое горе. Неизбывное, черное, страшное. И понимать, что эта трагедия — не более, чем статистическая единица в чьем-то отчете.

Хотя почему — в чьем-то?

На цыпочках выйдя в прихожую, Сима быстро прошерстила одежду на вешалке, выбрала легкую курточку веселой расцветки и вышла через дверь, потому что возиться с кулоном у неё не было никакого желания. Долго, да и бессмысленно.