Хлорофилия - Андрей Викторович Рубанов
– Давай-ка… – он помолчал, – измерим твой рост.
– Вы думаете, я…
– Никто пока ничего не думает. Вы, журналисты, всегда спешите с выводами. Вставай сюда и выпрями спину.
Пока Смирнов проделывал необходимые манипуляции, пока изучал файл с историей болезни, Савелий подавленно молчал. Бодрость куда-то делась. Как и желание свернуть горы.
– Что там, доктор?
Смирнов поджал тонкие губы.
– Как тебе сказать…
– Говорите как есть.
– Знаешь, Савелий… Сейчас я тебе ничего не скажу. Завтра твой лечащий врач сделает повторный обмер, тогда и сделаем выводы.
– Завтра, – мрачно напомнил Савелий, – мы с вами едем в лес. К местным. Менять землю на повидло.
– Ну, тебя никто не заставляет. Останься в поселке. Побудь с женой. Отдохни.
– От чего? Я не устал. Я поеду вместе со всеми.
– Хорошо. Поедешь.
– Сколько я прибавил?
– Почти два сантиметра. Но ты пока не переживай…
– Я не переживаю.
– Надо тщательно обмерить пальцы на ногах, тогда будет ясно.
– Значит, прилив сил, бодрость и прочее – симптомы второй стадии?
Смирнов кивнул:
– Их путают с признаками выздоровления. На самом деле мы имеем временное улучшение самочувствия непосредственно перед началом периода деформации костных тканей. Извини, Савелий. Мне очень неприятно говорить это именно тебе…
– Ничего. – Савелий сглотнул горькую слюну. – Переживу.
– Не забудь принять лекарство.
– Приму. Только зачем? Если началась вторая стадия…
Доктор положил на его плечо легкую ладонь:
– А ты не думай зачем. Просто прими, и все. Ты знаешь, что в одной из колоний зафиксирован случай полноценного выздоровления? У женщины была четко выраженная первая стадия. Апатия, тяга к неподвижности, изменение цвета кожного пигмента. Но она излечилась.
Савелий улыбнулся:
– Прошу вас, доктор, не надо. Вы не умеете врать. Рассказывайте сказки кому-нибудь другому. Полудохлому, например. Он вас любит. Он вам верит.
– И ты верь. Случай выздоровления действительно был. Правда, только один. Но мы очень рады. Главное, прецедент есть. Мы связываем его факт с прекращением роста грибницы. Возможно, между взрослыми стеблями и зараженными травоедами существует связь. Так сказать, на тонком уровне… Так что, друг мой, для тебя еще не все потеряно.
– А для тех, кто в изоляторе?
– Не знаю. Но мы намерены вытащить всех. Любой ценой.
– «Мы», – повторил Савелий. – Слушайте, доктор, вы все время говорите о себе: «мы». Сколько вас знаю, вы всегда ведете себя так, словно за вами стоит некая сила. Тайный орден. Кто вы такой? Тамплиер? Масон?
– Масон? – Смирнов улыбнулся. – Я не масон, Савелий. Я принадлежу к другому ордену. Более многочисленному и благородному. Это крупнейшая и самая влиятельная неформальная организация в истории человечества. Мы хитрые и крепкие, и мы непобедимы… – Доктор сделался печален, собственная непобедимость его явно не радовала. – Мы гораздо сильнее, чем все розенкрейцеры и тамплиеры. По сравнению с нами масоны – маленькая декоративная секта. Наш масштаб – огромен. Наша история уходит корнями в глубь веков. Мы повелеваем умами. Мы творим историю, делаем политику и культуру. Мы казним царей, устраиваем революции, создаем ракеты, бомбы и лекарства от всех болезней. Мы везде, и мы всесильны.
– И кто же вы такой?
– Я – русский интеллигент, – сказал Смирнов. – Как и ты. Так что верь мне, Савелий. И не только мне. Верь себе. Верь своей жене. Своим товарищам. Верь. Я говорю про себя «мы», чтобы ты верил: таких, как я, много… Каждый человек должен понимать: если с ним случится беда, к нему придут и ему помогут. И придут – многие. Это очень важно – верить в то, что придут МНОГИЕ. Хороших людей вообще больше, чем кажется. Ты тоже хороший человек, Савелий. Верь в это.
– Постараюсь.
– Честно говоря, я немного зол на тебя. С самого первого дня, как ты приехал сюда, я вижу тебя унылым. А я на тебя рассчитывал. В Москве ты управлял журналом. Был лидером. Здесь я жду от тебя того же. Забудь об унынии. Мы люди, и мы будем подпитывать друг друга верой и надеждой. Я верю и надеюсь, и я сделаю все, чтоб ты тоже верил и надеялся. Иначе какие мы тогда люди?
Савелий кивнул и сразу понял, что выглядит более унылым, чем когда-либо.
– Гоша Деготь, твой товарищ, говорит, что ты опустил руки, – продолжал доктор, – и всем заявляешь, будто ты наполовину стебель. Так нельзя. Ты – человек. Ты всегда им был и им останешься. Даже если человеческого в тебе останется доля процента. Кончики ногтей. А теперь иди. Не думай о том, какая у тебя стадия. Найди своего товарища Гошу и помоги ему угомонить эту пьяную банду. Если что – зовите меня.
5
Дождь шел с вечера, к утру ослабел, но не перестал. Сеял. После получаса езды сквозь лес вездеход до крыши облепило хвоей, мокрыми листьями, комьями глины. Со стороны машина выглядела очень внушительно, как свидетельство всесилия технологической цивилизации.
Чащоба гудела. Покачивались обвисшие под тяжестью воды еловые лапы. С ветвей срывались тяжелые капли, ударяли по голове, по плечам. Савелий быстро вымок. Как человеку, ему было неприятно, но он только наполовину был человек. Как начинающий стебель он наслаждался обильной влагой и с превосходством смотрел на спутников.
Муса и Гоша Деготь не обращали на непогоду никакого внимания, зато Глыбов с мокрой бородой выглядел жалко. Невыспавшийся, мрачный, миллионер распространял резкий запах одеколона и поминутно отхлебывал из бутыли «Байкал-дабл-премиум-люкс». Вчерашнюю драку и пальбу, а также собственную истерику он словно забыл. Глаза, конечно, не прятал, но в сторону Савелия ни разу не посмотрел. Как человеку, Савелию было наплевать. Как стеблю зеленому – тем более.
Бывший шеф-редактор все прислушивался к себе, пытался прочувствовать подробности, связанные с наступлением второй стадии расчеловечивания. Пока помогал Смирнову и Гоше выбить траву посреди поляны, пока расстилал брезент – думал о том, что он, судя по всему, единственный на планете журналист, переживающий мутацию, единственный гомо флорус, способный складывать слова во фразы, и его долг – записать все подробно, в назидание прочим. Пока голова способна думать, пока руки не превратились в ветви.
«Сегодня же начну», – твердо пообещал себе Савелий.
Брезент сразу намок, приобрел бурый цвет, но дождь понемногу уставал, и сквозь прорехи в серых облаках то и дело проливался свет прозрачный. Полированная сталь ножей и топоров отражала пронзительную небесную синеву.
Сверкали лезвия и клейма. Сделано в Китае.
