Ольф. Книга третья - Петр Ингвин
Не люблю, когда люди вроде Маши говорят о Любе. Люба не позволит себе бегать с едва прикрытой грудью перед половозрелым родственником, просить фотографировать ее голой, играть в опасные игры и ходить в туалет когда там кто-то есть, причем этот «кто-то» – другого пола, молодой и физически здоровый.
Если же посмотреть на ситуацию с другой стороны, то получится, что я тоже своего рода Маша. Иначе общался бы не с ней, а только с Любой и теми, кто по духу походит на меня и на нее – благо, интернет позволяет найти единомышленников в любой области. Это легко осуществимо, а я, между тем, живу в одном помещении с Машей и не съезжаю. Помогаю ей. Сочувствую, когда Маше плохо или у нее случается беда. Общаюсь с ее друзьями и любовниками. И как бы ни было противно в некоторые моменты, жизнь Маши мне интересна.
И все же я не «Маша». Я не такой, пусть и живу рядом с такой, как она. Нельзя судить людей по их окружению. Говоря глобально, судить нельзя вообще, не зря же сказано: «Не судите, да не судимы будете». В этом есть глубокий смысл. Тем более, нельзя судить по окружению, ведь само слово «окружение», имея военные корни, как бы намекает, что, находясь в окружении, человек окружен противником. Разве кто-то ассоциирует себя со своими противниками?
Маша о чем-то задумалась.
– Почему же шутка? Ты признался, что ни разу не ел с тела, выбирать между этим занятием и твоей Любой никто не заставляет… Погоди минуту!
– Стой!
Проще остановить ладонью пулю, чем Машу словами. Она умчалась на кухню.
Я догадывался, что ей взбрело в голову, и вслед полетело:
– Мы родственники!
Это вранье, но кто знал правду кроме меня и моих родителей?
– Не вижу препятствий. Ничего криминального мы делать не собираемся.
Пока я придумывал аргументы против прозвучавшего довода, Маша вернулась с баллончиком взбитых сливок, задрала на себе футболку до горла и пшикнула из баллончика на каждую грудь.
– Все на Свете не получится, зато на Маше…
– Так нельзя, – сказал я как можно убедительней.
Убеждать приходилось в первую очередь себя. Вид обтекающей сладостью женской груди навевал совсем другие желания. Вспомнилась Люба-номер-два и абсолютная свобода делать с ее грудью все, что заблагорассудится. От Любы-номер-два мысли метнулись к Любе-номер-один и вернулись к спасительному утверждению, что она сама во всем виновата. Будь у нас с ней яркое прошлое с не менее ярким настоящим…
До чего же обидно, что мне известно о неродстве, а Маше – нет. Она делает мне приятно как родственнику, в ее представлении я не воспринимаю ее как женщину. Но я-то воспринимаю!
– Если думаешь, что для кого-то из нас это что-нибудь значит, то глубоко ошибаешься. – Маша говорила громко, безапелляционно, четко. Я пятился под ее напором, под колени уперся край дивана, и я машинально сел. – Ты ни разу не ел с тела, теперь у тебя будет новый опыт. Ешь, пока дают!
В лицо ткнулись белые полушария, крем испачкал мне нос и щеки, и я, послушно и с удовольствием, лизнул невесомую сладость.
Маша приблизилась вплотную, встав над моими коленями, чтобы грудь оставалась на уровне моего лица. Холод сливок заставил живые пипки окоченеть и заостриться. Я продолжал слизывать, с каждым разом все усерднее.
– Для удобства разрешаю держать посуду руками.
Посуду? Ах, да. Я взял «посуду» в руки.
Опыт действительно был новым и ни с чем несравнимым. Сейчас мне было все равно, что подумают другие, в этот миг здесь были только я и посуда со сливками. Посторонний мир исчез. Язык старался, он коварно размазывал белую пенку, чтобы увеличить площадь и время слизывания. Владелица «посуды» не возражала, ее, как мне кажется, забавлял мой взбурливший энтузиазм. Не знаю, я не видел ее лица. Все, что мне нужно, было у меня в руках и перед глазами. Оказалось, что большего для счастья не требуется. Взгляд упивался тугой статью, уютной белизной и удивленно подглядывающими довольными клювиками. Пульс отбивал строевой марш, мышцы и нервы звенели от напряжения. Заворочались закованные в кандалы приличия пещерно-дремучие монстры. Хорошо, что они закованы.
Когда левое блюдо опустело, рука осталась на нем, обрамлением растопыренных пальцев вбирая в себя пульсацию сердца. Мне кажется или наши сердца действительно бьются в унисон? А если они войдут в резонанс? В былые времена от резонанса строевого шага рушились железобетонные мосты. Что обрушат настроенные на одну волну два разнополых тела?
Мираж развеялся. Люба. У меня есть Люба. Один раз я сломался под давлением обстоятельств и алкоголя, нельзя допустить повторения. Тем более, с Машей. Я осознал, где нахожусь и что, к своему ужасу, делаю. И куда это ведет.
Лучше поздно, чем никогда.
– На работе ты клиентов кормишь так же? – Я отстранился. – И насколько понимаю, не только с груди?
Для портфолио Маше требовались снимки, на которых она лежала без одежды.
– У тебя интонация ревнивого мужа. Или… Прости, не поняла сразу. Тебе завидно, что кто-то может себе такое позволить, и ты хочешь тоже? Ну… Полностью голой ты меня уже видел, и, если действительно хочешь…
В эту минуту я понял, почему некоторые мужчины бьют женщин. Конечно, рука у меня на Машу не поднялась бы, но позыв был, и внутренний голос отчаянно взвопил: «Женщин бить нельзя, даже если они такие глупые и бессовестные, глупость и бессовестность – не преступление». Затем он подумал, мой внутренний голос, и добавил: «Это хуже преступления».
– Хватит. – Я спихнул Машу с моих коленей. – Забудем все, что здесь было.
– А ты сможешь?
– Маша, это переходит все границы.
– Не любишь заграницу?
Шутить в такой миг – значит, напрочь потерять чувство меры.
– Я говорю серьезно.
– Знаешь, дорогой Алик, обидеть Машу может каждый, не каждый может убежать. Не делай меня крайней. Твои тараканы в голове – только твои, не переноси свою дружбу с ними на весь мир.
– Маша, жизнь – не перечень удовольствий.
– А что? Список дел?
Отвечать смысла не было, Маша не поймет. Я вытер лицо тряпкой, игравшей роль повязки на глаза, и направился к себе.
Гнусный голосок внутри вопил: «Опять ты все испортил! Зачем ты отказался?! Ты хотя бы понял, что тебе предлагают?!»
Понял. Но у меня есть Люба.
Вслед мне неслось:
– Думаешь, я всю жизнь только развлекаюсь?
Только бы не втянуться в спор. У женщин есть непробиваемый аргумент – слезы. Не логикой, так эмоциями Маша своего добьется. Надо молчать.
– Да, с виду у меня не жизнь, а сплошное
