Андрей Зверинцев - Сын Грома, или Тени Голгофы

Когда же, ломая ветки, Иоанн выбрался из кустов на поляну, где у костра пировали неприкаянные молодцы, объедаясь бараньим мясом и упиваясь вином, о чем свидетельствовали во множестве разбросанные вокруг костра пустые кувшины, изумлению разбойников не было предела. Увидев, что почтенный старец пришел один и за ним нет стражников, они, не прекращая трапезы, начали потешаться над праведным: покатывались от смеха, показывали на него пальцами, бросали в него обглоданными костями, пугая праведного, таращили на него глаза, как делал это в далеком детстве рыжебородый рыбак Симон Ионин, ныне уже распятый в Риме апостол Петр, когда маленький Иоанн Зеведеев подходил к его лодке.

Иоанна ничуть не напугал этот недобрый разбойничий кураж над его беспомощной старостью и праведностью. Его взгляд скользил по лицам этих вовсю потешавшихся над ним, как над белой вороной, случайно залетевшей в их черный стан, недобрых людей, стараясь обнаружить своего знакомца. Их грубые окрики не доходили до его сознания, он искал своего отрока и ничего из того, что тут описывает автор, не видел и не слышал. Наконец он углядел сидящего чуть в отдалении от костра задумчивого юношу, которого сразу признал. Юноша же, увидев Иоанна, побледнел, вскочил и в смятении и страхе бросился бежать. Иоанн кинулся за ним. Разбойники, не привыкшие к подобной драматургии, в изумлении замолчали, вытаращили глаза и открыли ненасытные свои рты, выказывая этим свое необычное удивление происходящим.

Иоанн бежал за юношей. Старый человек, он задыхался, хватался за грудь, ему не хватало воздуха, у него посинели губы, но он все же кричал вслед убегающему от него Елиуду:

– Сын мой! Сын мой! Остановись! Обратись к отцу своему и не отчаивайся в падении своем; грехи твои я приму на себя; остановись же и подожди меня, так как Богоматерь послала меня к тебе…

Наконец юноша внял мольбе старца и остановился. Ему было стыдно взглянуть в глаза праведного. Когда святой подошел, отрок припал к его ногам и разрыдался, омывая босые ноги старца своим горючими слезами. Иоанн поднял отрока, трижды облобызал его и повел в город, радуясь, что обрел погибшую овцу.

По дороге Елиуд рассказал, как складывалось его житье в монастыре и почему он покинул братию. Оказывается, испортил все старый Варавва. Как-то тайно глотнув вина, он разоткровенничался с иноками, постоянно любопытствующими, зачем старик три раза в день поливает свой посох. Варавва приоткрыл им завесу над тайной своей слепоты и пояснил, что, как только на посохе появятся почки, он прозреет. Конечно, ему не следовало говорить, что он – Варавва. Тот самый Варавва, который уступил Христу свой столб для распятия… Варавву стали травить. А когда узнали, что инок Елиуд – сын страшного грешника, травля перекинулась и на Елиуда. И как игумен ни старался унять стяжающую Бога братию, та не унималась. Забыв о том, что надо хранить незлобие, заграждать молчанием уста свои, чтобы не осудить кого-нибудь и не посмеяться чужому греху; о том, что, видя согрешающего, следует помолиться о нем Единому безгрешному Богу, чтобы исправить грешника, братия тешилась тем, что, считая Варавву и его отпрыска виновными в причинении зла Спасителю нашему, послушники строили отроку разные ковы и будто под наитием лукавого расставляли тенета.

– Нет, отче, не вернусь я в тот монастырь… Нет. Лучше убей меня здесь, в лесу, где никто не станет искать меня и никто в мире не вспомнит и не пожалеет обо мне.

Иоанн плакал вместе с отроком.

– О милый, наивный юноша. Как же ты стяжал в монастырском своем учении Бога, если не знаешь, что ни одна живая душа не оставлена Божественным попечением. Узнай, отрок, что все в жизни промыслительно. Я не знал тебя, но Божья Матерь, явившись во сне, указала мне на тебя, и я пришел тогда в Эфес с намерением спасти тебя и, если помнишь, послал за тобой с отцом своего ученика Прохора, и он нашел вас и привел ко мне. Знай, что и сейчас дорогу к разбойничьей стоянке мне указала Богородица, которая печется о душах отроков и посылает им в поддержку своих помощников.

Елиуд верил и не верил в то, что говорил старец. Слишком болело сердце из-за полученных от монастырской братии обид и унижений.

– Что станет со мною дальше, отче?

– Главное, сын мой, не озлобляйся. Прощай злословивших тебя, как Спаситель наш простил мучителей своих… У Бога одно желание – миловать. Господь и на Страшном суде будет не то изыскивать, как осудить, а как оправдать всех… Пойдешь со мной и с Прохором, а там поручу тебя ученику своему, епископу.

Юноша немного успокоился.

– Отче Иоанн, я давно хотел тебя спросить, верно ли говорит отец, что ты был учеником Распятого и проповедовал с ним в Галилее и Иудее, и правда ли, что Назарянин перед распятием говорил с отцом, призывал его покаяться в грехах разбойных и даже научил молитве «Отче наш»? Ведь из-за чего все вышло… Братия посмеялась над слепцом, который изо дня в день поливает сухую палку, которую ты ему дал для проявления усердия в покаянии. Отец обиделся на их насмешки и стал говорить, что он больше иноков и больше всего монастыря их, больше самого игумена и даже епископа, потому что говорил перед казнью с Назарянином, и Тот учил его читать молитву «Отче наш». Братия сразу приумолкла. А потом начались ковы и мне, и ему, как врагам Христовым… Расскажи мне о Назарянине, отче. Какой он был до своего вознесения? Мне трудно поверить, что ты преломлял с ним хлеб, пил вино из одной чаши, спал под одним навесом, дышал одним воздухом… Мне просто поверить страшно, что Он учил моего грешного, беспутного отца молитве «Отче наш». Отец ведь ничего, кроме этих двух слов, и не помнит.

– О возлюбленный юноша мой, узнай, что первое, чему я научился от пришедшего к нам, рыбакам Галилейским, Учителя, это спрашивать себя перед сном, что сделал ты за день богоугодного и чего не смог сделать; осуждать себя за дурные проступки и радоваться добрым… Учитель сделал мою жизнь осмысленной… У меня был один брат Иаков, с приходом Учителя их стало одиннадцать. А сегодня их у меня тысячи… Мы делали одно дело… Я мог бы тебе часами рассказывать о своем Учителе… Не могу забыть, как Учитель позвал меня, Петра и брата моего Иакова пойти с ним на гору. Мы не знали зачем. Стоим в окружении деревьев, внизу простирается город, бело-золотым видением мерцает Иродов Храм, и видим: лицо Учителя просияло, как солнце, одежды сделались белыми, как свет, и пришло по небу облако и стало над нами. И слышим глас с неба: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте». Мы пали на землю… А когда сходили с горы, Иисус запретил нам говорить об этом: «Никому не сказывайте о сем видении». А теперь говорить о том можно.