Исполняющий обязанности - Василий Павлович Щепетнёв
Я открыл окно на Париж и начал налаживать связь. До первой крови.
Наладил.
Интермедия
Ресторан «Северное Сияние» не отличался ни размером, ни кухней, ни качеством обслуживания. Ни в хорошую сторону, ни в плохую. Единственной фишкой, выделяющей его из рада других подобных заведений уездного города Каменка, был скрипач Вениамин, для своих Беня. Играл он хорошо, а для провинции просто отлично, и многие поговаривали, что если бы не беда, случившаяся с Беней перед одним ответственным конкурсом, он выступал бы в каком-нибудь филармоническом оркестре из мировой десятки. Но беда случилась: ему сломали руки.
Вот так взяли и сломали. Сначала левую, потом правую. Причем к самому Бене претензий не имели, о чем, перед процедурой, прямо и сказали. Имели претензии к Бениному отцу, которому вздумалось стать губернатором Чернозёмска – это было ещё в те времена, когда такой человек, как Бенин отец мог стать губернатором Черноземска, не особо спрашивая ни президента, ни Курыгу, вора в законе, являвшегося теневой составляющей вертикали власти. Вернее, думал, что мог стать.
То есть давно это было. Курыгу уж и забыли все, есть депутат Курыгин Николай Александрович, принципиальный борец с преступностью.
Сначала чернозёмские врачи, а потом и немецкая медицина сделала чудеса и восстановила работоспособность Бениных рук на девяносто восемь процентов. Но перед двумя оставшимся процентами и немцы были бессильны, о чем честно и сказали, ободрив лишь, что время и упражнения порой творят чудеса. Но медленно.
А именно эти два процента отличаю просто хорошего скрипача от скрипача мирового класса.
Конечно, и с такими руками Беня мог бы играть в филармонических оркестрах, но уже второй, а то и третьей сотни, и не в первом ряду скрипачей, или как там они рассаживаются, а одним из многих малозаметных Ну, и деньги бы шли совсем не те, и никаких предложений от рекорд-фирм, никаких сольных концертов. Не второй в городе, а сто девяносто второй (правда, в крупном городе – Нью-Йорке, Париже или Вене).
Тут же, в Каменке, он был первым. Да и деньгами его не обижали, не хозяин, конечно, а клиенты. А клиенты были такими, что хозяин ресторана и помыслить не мог стребовать с Бени долю. И потому был у Бени и неплохой дом-особнячок, и «Мерседес», не молодой, но и далеко не старый, и много чего другого.
А ведь могло бы и не быть, кабы не понятия. Так бывает: зло отдельно, понятия отдельно.
В специальном кабинете-люкс «Северного Сияния» порой решались миллионные дела. Порой, но не в этот раз. В этот раз решалась судьба владельца карагаевской усадьбы, некоего Ивана Триаршинова. И решали её начальник полиции по кличке «Гном» и смотрящий за Каменкой Сергей Сергеевич Оболенский. Нет, автор не перепутал. Кличка «Гном» была именно у начальника райотдела полиции, а у смотрящего была аристократическая фамилия и почти аристократическая внешность. Так в жизни бывает. Разумеется, в официальных кругах Гнома величали по имени и фамилии, Николай Ежов – звучит (он и в самом деле был родственником знаменитого наркома, и ростом, пожалуй, тоже пошёл в него), но сейчас встреча была неофициальная. Совсем.
– Значит, этот ваш Триаршинов причастен к смерти Клавки-с-базара? Ну, а что вам от меня нужно? Крышевали её ваши, полицейские, к ворам она отношения не имеет, да и вообще, репутация у Клавдии Ивановны ещё та… Вам и книжки в руки. Уголовно-процессуальный кодекс и прочие. Заведите на Триаршинова дело, задержите на ночь, а там остановка сердца или столь же обыкновенное для ваших камер событие. Я-то тут с какого боку?
– Тебя, дорогой ты наш Оболенский, помнится, крепко пощипал Анкундинов, дядя этого Триаршинова. Вот тебе шанс и отыграться. Это первое.
– Любопытно, Гном, значит, будет и второе?
– Будет. Проживает Триаршинов в другом районе, Семилетовском, и потому так запросто взять и задержать его на чужой земле мы не можем.
– Положим, не можете.
– И в-третьих, за тобой, Оболенский, должок. А не будет Триаршинова – и должка не будет. Спишу подчистую и никогда не вспомню.
– Экий вы, товарищ, Гном, обстоятельный. Что ж, отвечу тоже по пунктам. Это вы из вежливости сказали, что Анкундинов меня пощипал. Он с меня шкуру снял и мог так, без шкуры, на муравейник посадить. Он и посадил. На пять минут. Потом обтряхнул, шкуру вернул и наказал: занимайся-ка своим делом, раз уж природа пустоты не терпит. Но только своим. А мои дела обходи за десять верст. Ты будешь жить только потому что новому опять объяснять придётся, а тебе я вроде объяснил и ты выглядишь понятливым.
Я и согласился, потому что он и в самом деле доходчиво объяснил. Наглядно. Второго раза не выдержу.
– Так умер Анкундинов. Умер.
– Вы уверены, товарищ Гном? Да хоть и умер: его мёртвого пуще живого бояться нужно.
Теперь второе: Карагаевская усадьба не на вашей земле. Правильно. Так и не на моей тоже. За Семилетовкой, ну и за районом Семилетовским смотрит Золотой. Он, конечно, из молодых, авторитета большого у него нет, но на его землю я сунуться без уважительной причины не могу. Общество не поймет. Больше скажу: на район его поставили как раз после смерти Анкундинова, и он то ли не верит о том, что говорили о ФФ, то ли считает – умер, значит умер. О нём, Анкундинове, молва ходила, что денег у того без счета, и не бабы на базаре языками трепали, а серьезные люди говорили. Ну, хозяин умер, а дом стоит, как не проверить?
– Ну?
– Вот и ну. Восемь человек посылал Золотой. Семеро сгинули, а восьмой вернулся только потому, что наблюдателем был.
– Как – сгинули?
– А кто ж его знает.
– А наблюдатель?
– А наблюдатель теперь в психушке, на казённых харчах. Так что Золотой решил про усадьбу забыть, и вообще про тот угол района забыть.
– Умный, далеко пойдет.
– Был бы умным – он после первого пропавшего так решил. А теперь авторитет растерял. Пошли кого к усадьбе – того и гляди, самого пошлют. Да и болеет. Всё позабывать стал, как столетний старик. Пару раз, не за столом будет сказано, обосрался при встрече с авторитетными людьми. Те поняли, что не из наглости, а по болезни, но всё одно скоро менять будут. Так что со стороны Семилетовки тоже заходить и сам не буду, и никому не советую.
Ну, и о моем должке. Не отрицаю. Должен. Нужно будет ради вас, товарищ Гном, пулю на грудь принять – приму. Но будете настаивать
