Ласло Леринц - Подземная пирамида

До сих пор все шло точно по плану. Когда мы среди кустарников разбили палатки, недостатка в посетителях не было. Хотя местность на первый взгляд казалась вымершей, через полчаса вокруг нас собралась толпа, как на футбольном матче среднего масштаба. Дети, собаки, козы и даже несколько верблюдов.

Мы же вели себя так, как принято в таких случаях.

Бакшиша не давали и разыгрывали ворчливых чиновников. И спустя несколько часов наши посетители стали потихоньку рассеиваться, а к вечеру и самых стойких след простыл. Мы их больше ни разу не видели, может быть, они вовсе убрались из этой местности.

Намного больше хлопот доставляют нам бродячие собаки, которые носятся по кустарникам целыми сворами, и у меня такое впечатление, что если бы они были достаточно голодны, то без малейших церемоний вцепились бы нам в глотку. Поэтому неразумно отрываться от остальных, не имея в руках какого-нибудь твердого предмета.

На третий день наших исследований явилась и полиция. Они попросили наши документы, долго их изучали, потом кивнули: можем оставаться, если хотим, только непонятно, за каким дьяволом.

Осиме удалось отвадить их раз и навсегда. На своем английском с шипящим японским акцентом он обрушил на них все свои познания в строительстве пирамид, что они смогли вынести не более получаса. Затем бегом ретировались к своим автомобилям, даже не оглянувшись.

Но главная беда в том, что мы здесь уже неделю, а спуска в подземелье нет и следа. А ведь я совершенно точно узнал те холмики и большие заросли кустарника, которые нарисовал на бумаге веснушчатый военный. Все напрасно, спуска нигде не было…

Утром восьмого дня мы забеспокоились всерьез. Что, если мы стали жертвами какого-то розыгрыша, или, что немногим лучше, просто не найдем спуска? Даром пропадет целый год напряженной работы!

В это утро мы уже не решались смотреть друг другу в глаза. Папа Малькольм нервно курил сигару и без конца смачивал в ведре платок, который клал себе на голову под тропический шлем. Я в который раз разглядывал набросок рыжего военного, хотя каждая карандашная линия так врезалась мне в сетчатку, будто я с ней родился. Над головой у нас ослепительно сияло солнце, и ночная прохлада как раз собиралась уступить место самой большой жаре, какая только бывает в этих местах.

Йеттмар и Карабинас занимались тем, что устанавливали привезенные с собой из деревни измерительные инструменты, чтобы, если, не дай бог, занесет посетителей, мы смогли объяснить свои действия.

Осима вылез из палатки, послонялся вокруг, потом взвалил на плечи инструмент, предназначенный для выявления скрытых под землей пустот. И хотя по уверению специалистов фирмы-изготовителя этот инструмент должен реагировать даже на сусличью норку, за всю неделю стрелка отклонилась, кажется, всего один-единственный раз; но и тогда напрасно копали мы на протяжении нескольких часов – не обнаружили даже той самой сусличьей норки.

Я, пожалуй, вздремнул в тени палатки, потому что встрепенулся от того, что Осима с яростным бормотанием сорвал с плеча инструмент и с раздражением швырнул его на песок. Сквозь приоткрытые веки я увидел, как он схватил железный прут, метра полтора длиной, и исчез вместе с ним за кустами.

Когда я очнулся во второй раз, причиной моего пробуждения снова был Осима. Он продрался сквозь кустарник прямиком к моей палатке и бросил прут на песок с такой силой, что подскочившая железяка задребезжала, ударившись о металлические колышки палатки.

– В чем дело? – подхватился я на ноги, пытаясь собрать разлетевшиеся бумаги.

Осима стоял надо мной, широко расставив ноги, как какой-нибудь языческий символ победы, и я видел, как лицо дергается от возбуждения.

– Я нашел, – сказал он тихо. – Кажется, нашел…

Я подумал, что мое сердце вот-вот остановится, но продолжал сидеть, сгребая рассыпавшиеся бумаги. По-видимому, я был не в состоянии осознать всю грандиозность услышанного.

– Где? – спросил я, наконец, сдавленным голосом.

Он показал в середину зарослей.

– Там. Точно там, где указано.

– Но… ведь… инструмент ничего не показывал. Он вытер пот со лба.

– Их инструментом только гвозди забивать. Пошли со мной, Силади!

Он поднял железный прут и стал снова продираться через кусты. Я за ним, как охотничья собака за своим хозяином.

Мы остановились точно в том месте, где, согласно рисунку, должен был быть спуск и где, несмотря на все наши старания, инструмент до сих пор так ничего и не показал.

– Палкой мы тут уже тоже проверяли, – сказал я.

Осима несколько раз подпрыгнул на песке, но, кроме шороха песчинок, не было слышно никакого звука.

– Не понимаю, что могло случиться. Но вот только посмотрите!

Он схватил прут и воткнул его в песок. Несколько секунд он висел на пруте, как прыгун с шестом перед толчком. Железный прут погружался в желтый песок, становясь в руках Осимы все короче, потом вдруг послышался звон, и конец прута наклонился.

– Это здесь! Слышите?

Меня вдруг охватила такая слабость, словно резко упало кровяное давление; перед глазами заплясали черные круги, и я бы не удивился, если бы они переплелись, как олимпийские кольца. Все-таки мы победили! Первый тайм мы выиграли!

Когда черные круги исчезли, я схватил Осиму за плечо.

– Вы уверены?

– Я знаю столько же, сколько вы. Но, черт возьми, что еще это может быть? Ведь и рисунок показывает именно это место!

– Пошли назад за лопатами!

Осима бросил железный прут, и мы помчались сквозь заросли, словно спасаясь от преследователей. В палатке, служившей складом, схватили две лопаты, лежавшие недалеко от входа, и, никем не замеченные, вприпрыжку понеслись назад, к спуску.

Японец опустился на колени и прижал ухо к горячему песку. Несколько раз ударил кулаком по земле, потом улыбнулся.

– Ей-богу, это здесь! Только никак не пойму, почему это до сих пор ускользало от нашего внимания. Подумать только, что мы могли уйти ни с чем!

Мы знали, что работать нужно спокойно и методично, но не хватало терпения. Схватившись за лопаты, мы принялись копать как одержимые.

Примерно через полчаса непрерывной работы под песком звякнул камень. К тому времени мы своим видом уже напоминали клоунов. На лица, залитые потом, прилип слой песка, словно мы надели какие-то странные, причудливые маски. Только глаза горели сумасшедшим огнем.

Осима наклонился и ладонью осторожно смел песок. Первое, что мы увидели, была птица, сокол с изогнутым клювом, птица бога Гора.

Тогда Осима выполз из ямы, стал на колени и очень медленно улегся на живот. Под животом сцепил руки, и я мог бы сказать, что он всего лишь отдыхает или молится.