Дэниел Худ - Дракон Фануил

Остановившись на полпути и поочередно поглядывая то на дом, то на море, Лайам подумал, что ему никогда еще не доводилось будить старика лишь затем, чтобы сообщить тому, что он, Лайам, перебрал лишку и страдает бессонницей. Но поскольку в доме горел свет, Лайам решил, что его вторжение не сочтут чрезмерно нахальным.

Он поднялся по каменной лестнице и зашагал к пронизанному светом фасаду. Там, после секундного колебания, Лайам постучал в одно из толстых стекол и подождал. Ответа не последовало, поэтому Лайам сдвинул в сторону полупрозрачную дверь, — она отъезжала по деревянным пазам, — и шагнул через порог.

К его удивлению, в доме было тепло. Прихожую заполнял неизвестно откуда берущийся свет, и на лакированном деревянном полу играли мягкие блики. Коридор, еще одна скользящая дверь — на этот раз деревянная, — и Лайам очутился в своего рода гостиной.

— Тарквин! — негромко позвал он, и внезапно его пробрала дрожь. Дальше прихожей и этой небольшой комнаты, соседствующей с морем, ему в этом доме нигде не доводилось бывать.

— Тарквин! — позвал он снова. Плеск волн, разбивающихся о скалы, почему-то казался здесь более громким, чем на берегу.

Собравшись с духом, Лайам двинулся по одному из двух коридоров, уводящих из гостиной в глубину дома, и вскоре оказался на кухне — с каменным полом, огромным деревянным столом и покрытой кафелем печью, чей зев напоминал небольшую пещеру. Старика не было и здесь. Лайам краем сознания отметил, что стол неестественно чист — ни единого пятнышка, — словно на нем никто никогда ничего не готовил.

— Тарквин! — крикнул он, теперь уже громче. Никто не отозвался.

Лайам вернулся обратно в гостиную и заглянул в другой коридор. Там мерцал все тот же неизвестно откуда берущийся свет. Он увидел две двери — уже нормальной конструкции, одна из них была приоткрыта. В глубине помещения виднелось изножье кровати.

Лайам медленно подошел к двери; его переполнял беспричинный страх. Он шагнул в комнату, ожидая какого-то потрясения — удара, нападения, громкого крика. Ничего подобного не произошло, и Лайам перевел дыхание. Тарквин лежал на кровати, скрестив полуобнаженные руки. Пышная белая борода чародея привольно покоилась на костлявой груди.

Комната была маленькой. В ней размещалась только эта кровать, но зато широкая и роскошная — с балдахином, со стойками, украшенными искусной резьбой, с красным шелковым покрывалом. На стенах и на полу — ни ковров, ни циновок. Только кровать и ее единственный обитатель.

— Прошу прощения, Тарквин, я не знал, что вы спите.

Лайам умолк. Ему снова сделалось не по себе. Тарквин не шелохнулся, хотя глаза его, глубоко утонувшие в том скопище морщин, что для старика служило лицом, были открыты — а Лайам готов был поклясться, что веки старца были накрепко сомкнуты еще секунду назад.

— Тарквин!

Он нерешительно коснулся плеча лежащего и тут же отдернул руку. Мертвенный холод тела вошел в его пальцы даже сквозь плотную ткань ночного халата.

«Транс, — подумал Лайам. — Надеюсь, это всего лишь транс!»

Собравшись с духом, он потряс старика за плечо. Недвижные руки сползли с груди и безвольно простерлись вдоль тела. Ладони вывернулись и стали видны, они были окрашены красным. А из груди чародея торчала рукоять маленького ножа. Синяя ткань халата потемнела от крови, и кровью же был окрашен край седой бороды, словно кисточка, которую обмакнули в красную краску.

Прищурив глаза, Лайам склонился над телом. Он не искал ничего конкретного — просто изучал все, что было подвластно взору. Тарквин выглядел так, словно его приготовили для погребения. Ноги благопристойно вытянуты, складки одежды расправлены. Красное покрывало почти не смято, оно под тяжестью тела лишь слегка вдавилось в постель.

Внезапно в сознание Лайама проник шум прибоя, и этот звук привлек его внимание к другому звуку, раздававшемуся где-то совсем рядом. Тонкий, сухой кашель, доносящийся откуда-то из коридора.

— Фануил, — прошептал Лайам. Он вспомнил о фамильяре Тарквина, миниатюрном дракончике. Где он?

Не задумываясь, Лайам бросился прочь из спальни. Едва слышный кашель доносился из-за прикрытой двери. Лайам распахнул дверь и шагнул через порог.

Его взору предстал кабинет, три длинных стола, стена, сплошь увешанная полками с книгами, вторая стена — на полках банки с неприятного вида жидкостями, какие-то сухие веники, коренья или цветы. Новый кашель.

Затем ногу Лайама пронзила боль, и эта боль мгновенно распространилась по всему его телу. Она разбухала, словно медленный взрыв, и вскоре проникла в мозг. Нечто, находящееся совсем рядом, тянулось к нему, напрягая последние силы. Давление боли все возрастало, нечто припало вплотную. Оцепенев от ужаса, Лайам ощутил, как что-то в нем раскалывается, расщепляется на две неравные половины. Ему почудилось, что одна из частей его существа выскользнула из него через ту точку, откуда пришла боль.

«Это конец!» — подумал Лайам и рухнул..

2

Он пришел в себя на рассвете. Сердце его гулко колотилось, а от желудка по всему телу волнами расходились тошнотворные спазмы. Лайам долгое время не открывал глаз. Он недвижно лежал на спине, изучая, где что у него болит.

Он обнаружил тупую, пульсирующую боль в лодыжке, и с ней возвратилась память о том, что произошло. Лайам заставил себя медленно поднять веки и едва подавил вскрик. Он с силой втянул в себя воздух, превратив крик в длинный вдох, и снова застыл в неподвижности.

На его груди возлежал фамильяр Тарквина — Фануил. Он спал, уронив клиновидную голову меж кожистых лап. Маленькое создание беспокойно пошевелилось во сне. Скрипнула тусклая черная чешуя, и дракончик на миг приподнял крылья и опять опустил их на свои едва заметно вздымающиеся бока.

— Фануил! — выдохнул Лайам. Дракончик моргнул и открыл глаза. Он с трудом поднялся, поскользнулся, но все-таки удержал равновесие. Теперь Лайаму стали видны шея и живот дракончика, покрытые желтой чешуей, такой же тусклой, как и черная, спинная. На миг оба — человек и дракон — застыли. Взгляд желтых кошачьих глаз Фануила впился в глаза Лайама. Дракончик приоткрыл рот, из-за острых зубок вынырнул тоненький язычок и облизнул подбородок — там, где вместо чешуи красовался пучок щетинистых волосков.

«Мы одно целое».

Эта мысль ворвалась в сознание Лайама, словно молния. И засела там, а прочие мысли Лайама завертелись вокруг нее. На мгновение Лайам подумал, что ему просто послышалась эта фраза, но мысль оставалась на месте и рассеиваться не собиралась. Это была именно мысль, упрямая и неподатливая. Лайам попытался думать о чем-нибудь другом, но так и не смог вытеснить из сознания незваную гостью.