Расходный материал 2 - Дикий Носок
Грубость Машу покоробила, но ясности не добавила.
«Наташка, я ничего не понимаю. Говори нормально.»
«Все ты понимаешь. У меня жизнь рушится. Я должна сделать хоть что-то. Иначе все бессмысленно. Болтаюсь, как дерьмо в проруби, а жизнь проходит мимо меня. А-а-а …» – неумолимая обычно, точно айсберг, погубивший «Титаник», Наташка зарыдала, подрагивая могучими плечами.
Маша оторопела. Последний раз рыдающей подругу она … не видела никогда. И готова уже была сделать все, что угодно. Оставалось только выяснить, что именно. Тут проснулась Ксюша и из чувства солидарности стала вторить Наташкиным завываниям. Пока Маша кормила и укладывала на ночь одну дочь, потом загоняла в постель неугомонную Лизу, подруга успела хмуро допить бутылку вина, дожевать салат и вымыть посуду.
«Ну что, поможешь?» – в лоб спросила она, когда они снова оказались вдвоем на кухне.
«Наташ, ты по-русски можешь объяснит, чего ты от меня хочешь?»
«Колдовства,» – печально прошептала подруга.
***
Маша лежала без сна под одеялом и злилась на саму себя. Она ведь поклялась. Самой себе поклялась, что делать этого никогда не будет. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Она – не ее бездушная бабка-ведьма Таисия. Она твердо решила, что в ее жизни всего этого: выкапывания свежепогребенных трупов родственниц женского пола, их праха в урнах, хранимого пуще глаза и непонятно как, но работающего, действительно работающего колдовства, если вдохнуть или проглотить малую толику пепла; а также попыток убийств, кровной вражды, сломанных жизней и расходного материала не будет. И девчонкам своим она никогда ничего не расскажет. Пусть этот семейный кошмар на ней, Маше, и закончится. Урны с прахом бабки и матери были надежно запрятаны на антресолях среди банок с солеными огурцами.
И что теперь делать? Наташка в своем сегодняшнем жутко разболтанном состоянии способна обидеться на нее насмерть и натворить черт знает каких глупостей. Может быть действительно попробовать? Всего один разочек. Ради Наташки. Да и не идет речь ни о чем серьезном. Ни об убийстве (упаси, Господи), ни о причинении вреда, всего то о любви. А от любви плохо никому не будет.
Да чего уж душой кривить. Если бы она окончательно и бесповоротно хотела лишить себя возможности колдовать, то давно бы развеяла прах родственниц. Но ведь не развеяла. Спрятала с глаз долой, но не развеяла.
Маша осторожно крутанулась на другой бок. Старый диван предательски заскрипел. И почему она хотя бы его не поменяла, раз уж квартиру оставила старую?
Вопрос был риторическим. Она точно знала почему. Потому что считала каждую копейку. Помощи ждать было неоткуда. Рассчитывать можно было только на саму себя. Если бы не бабкино и материно наследство, она никогда бы не ввязалась в авантюру со вторым ребенком. Деньги Маша тратила крайне аккуратно, даже скупо. Младенец – удовольствие дорогое и вложения в него не окупаются. Никогда. Это ведь не квартира для сдачи в аренду.
До сих пор Маша вполне обоснованно считала больными на всю голову женщин, рожающих детей, не имея финансовой возможности их содержать: приличной заначки или приличного же мужичка под рукой. На что, спрашивается, жить, если у тебя на руках младенец и на работу выйти ты не можешь, папаша чада слился в неизвестном направлении едва получив приятное известие о будущем отцовстве, а родственников, желающих посадить нерадивую мамашу себе на шею, попросту нет? Рожать в такой ситуации – самоубийство. В нашей стране заводить ребенка в одиночку нельзя. Сдохнешь от голода с ним за компанию. Ребенок – бездонная бочка расходов, наличие которой мгновенно опускает материальный уровень семьи ниже плинтуса. Сначала нужно обеспечить надежный тыл в виде платежеспособного мужчины. По крайней мере на первые три года жизни малыша.
Машино положение было немногим лучше. Финансовая подушка безопасности у неё была. Но если завтра бабкина квартира, например, сгорит, а банк, в котором лежат деньги, лопнет, Маша останется ни с чем. А у неё на шее не один ребенок, а два. Дура она набитая. Маша жила в постоянном беспокойстве, тревоге и напряжении. Закрывая вечером глаза думала: прошел день спокойно, ничего страшного не случилось, никто не заболел, и слава Богу. Прожить бы и завтрашний день также. А потом еще и еще один, дотянуть до весны, а там скоро и лето. А потом Ксюше исполнится годик и станет полегче. Последнее было, кстати, полным враньем. Просто нужен был Марии какой-то рубеж, до которого надо дотянуть, после которого станет легче. Сейчас ее жизнь представляла из себя бесконечную круговерть бутылочек с молочной смесью, пакетов с продуктами, грязных колес коляски, сваренных на скорую руку пельменей, рева и обгаженных памперсов. Мир вокруг схлопнулся до размеров квартиры, сетевого продуктового магазина на углу и детской поликлиники. Где-то там, на другой планете, люди ходили в кино, шлялись в выходной по магазинам, ездили в отпуск, пиво пили, в конце концов. У нее же был бесконечный день сурка. Жизнь проносилась мимо, как сбежавшая электричка, а она осталась забытая на перроне. Ночь уже подступила, поездов до утра не предвидится и даже фонари на платформе погасли. Бессилие и безнадега.
О Ксюшином отце Михаиле – преступнике и подельнике бабки Таисии Маша не вспоминала. Отчего то в ней жила уверенность, что этот этап ее жизни далеко позади и никогда не вернется. Ксюшу она записала на свою фамилию – Лаврова, а отчество дала, как у Лизы – Павловна. Меньше вопросов будет в будущем.
Крутанувшись еще раз туда-сюда на диване, Маша устроилась, наконец, поудобнее и уснула.
***
Только через неделю она решилась окончательно. Операция была назначена на вечер пятницы. В субботу Наташка скоропалительно улетала в Египет. На десять дней, в пятизвездочный отель. Одна. Озадаченный бабьим бунтом на тему «я от вас устала, хочу отдохнуть хоть раз по-человечески, без сковородок, утюга и орущих детей» Коржик возражать не посмел. Благоразумная супруга на глазах превращалась в истеричку, и что с этим делать, кроме как не перечить, он не знал. Да и не смог бы он, как действующий сотрудник МВД выехать на отдых за границу. Коржик был обречен на хамство и дороговизну отечественных курортов.
Маша стояла на табуретке, нерешительно переводя взгляд с одной урны с прахом на другую. Мать или бабка? Одинаково омерзительно. Пусть будет бабка. Она решительно вытащила одну урну и подала стоящей внизу подруге. Маша была серьезна и напряжена, как никогда.
«Ты их что, до сих пор дома держишь?»
«А куда их?»
«В банковскую ячейку. Их уже воровали, забыла? Мало тебе?»
«Урны
