Погасни свет, долой навек - Дарья Алексеевна Иорданская
– Ну и ор тогда стоял, – улыбнулся Дамиан. – Ты вспомнил Пек, верно?
Иногда Грегори казалось, что, помимо всех прочих чудесных способностей, Дамиан умеет читать мысли. Впрочем, даже если и так, некоторые вещи должны быть сказаны вслух.
– Я не должен был… сбегать.
– Это уже неважно, – покачал головой Дамиан.
– Важно! – Грегори поежился от прилива отвратительного чувства вины. – Я чувствовал себя виноватым, я струсил и сбежал.
– Виноватым? – удивился Дамиан. – С чего бы?
– Мне всегда казалось… – Грегори замялся. – Казалось… это произошло из-за меня… когда с тобой случались эти приступы, я оказывался совершенно беспомощен.
– Ты старше меня всего на четыре года, – пожал плечами Дамиан, заметно расслабившись. Он готов был, по своему обыкновению, перевести все в мрачную шутку.
– А после того ужасного дня, когда ты…
– Умер? – уточнил Дамиан. – Что бы ты сделал, если бы остался? Повлиял бы на мать? Запретил ей устраивать этот цирк уродов? Не дал ей привезти Лауру? Что?
– Не знаю, – пришлось признать Грегори.
– Мы оба знаем, и прекрасно знаем, братец, что с нашей матерью бесполезно спорить, она в любом случае поступает по-своему. Да, не всегда то, что она считает правильным и целесообразным… допустимо, иногда это жутко и мерзко, но… Я так и не научился с ней спорить, и готов пари держать – ты тоже.
Некоторое время они молча смотрели на огонь. Все Гамильтоны, имеющие богатейшую историю сделок с Тенями, любили пламя. Оно успокаивало, очищало и давало надежду.
– Это было ужасно, – признал наконец Дамиан. – Первые лет пять. А потом я… Ушел. Нашел один монастырь во Франции, древнее место. Всегда любил слушать католические мессы. А потом она вернула меня.
– Ты предпочел бы остаться там, в монастыре? – осторожно спросил Грегори.
– Вот чем, брат мой, я не страдаю, так это тягой к самоубийству, – фыркнул Дамиан. – Я приноровился к своему бытию и живу припеваючи. У меня есть деньги, книги, Франк. Даже ты теперь у меня есть, и с тобой можно приятно побеседовать, сидя у камина.
– Почему ты приехал? – задал Грегори вопрос, который мучил его последние три дня. Он даже думал в иные минуты, что Дамиан хочет отомстить за все. Мстительность была в характере Гамильтонов, по крайней мере большинства из них.
– Потому что ты мой брат, – совершенно спокойно ответил Дамиан, глядя прямо, уверенно. Он умел лгать с таким вот честным выражением лица, но Грегори очень хотелось, чтобы эти слова были правдой. – Я люблю тебя, как умею. А теперь иди спать. У нас много дел, а время уходит. Детали всех планов обсудим завтра.
Глава восемнадцатая
По заведенному обыкновению, Элинор проснулась рано и была в первые мгновения сбита с толку. Где она? Не в привычной комнатке, небольшой, не слишком уютной – Элинор избегала привносить во временное жилище какие-либо черты индивидуальности. Может быть, только букет цветов в вазе. Комната, в которой она сегодня проснулась, была роскошнее всего того, что было у нее когда-либо в жизни. Светлые обои, изящная мебель, легкие шторы на окнах, шевелящиеся под сквозняком. Запах лаванды и жимолости. И перина такая мягкая, словно спишь на облаке. Кажется, Элинор сладко и крепко выспалась впервые за долгие-долгие годы.
Потом пришло осознание, где и почему она находится, и Элинор села. Она в особняке Гамильтонов. Сразу же нахлынули воспоминания о прошедших сутках, чрезвычайно насыщенных событиями. Непристойное предложение, побег, Дом, чудовища, леди Морроу, утрата себя, ночное превращение в марионетку, раненый Дамиан Гамильтон, разрушенный дом. Элинор тряхнула головой. Боже, она заключила сделку с Дьяволом.
При свете дня, под этим ярким солнцем, золотящим обои и паркет, играющим на гранях хрустальных флаконов на туалетном столике, все произошедшее вчера виделось дурным сном. Что за чудовища? Что за чудеса? Нет их. Нет ничего такого под солнцем. И дома того странного нет, и чернильного спрута, пожирающего тени. Померещилось. Снова вернулось желание дать всему простое и рациональное, пусть и весьма неприятное объяснение. Опиумный дурман. Безумие. Увы, уверить себя в том не получалось. Раз за разом мысли ее возвращались к сеансу и к тому чудовищу, что явилось ей. И к следу на ковре. И к следу в гардеробной миссис Гамильтон. И снова к сеансу. И так по кругу, точно в хороводе. А что, если Элинор и в самом деле принесла в дом Грегори Гамильтона нечто дурное, нечто опасное? Что, если из-за нее Джеймс…
– Вы проснулись, мадемуазель Кармайкл?
Элинор подтянула одеяло к груди и мрачно посмотрела на Франциска Форентье. Мальчик стоял на пороге, приветливо улыбаясь. Впрочем, ее вина. Нужно было накануне запереть дверь на засов, чтобы посторонние мужчины – пусть даже и такие юные – не заходили без приглашения.
Хотя, следовало признать, отчасти Элинор была его появлению рада. Стоило Франку появиться на пороге, и дурные мысли как ветром сдуло, и на их смену пришли смущение и гнев. Нахватался у своего мэтра дурных манер!
– Завтрак готов, – продолжил мальчик. – Maitre у себя в комнате, размышляет, его лучше не тревожить сейчас, мистер Гамильтон еще не вставал, и я подумал, может быть, вы…
Улыбка сделалась смущенной, совсем детской, и Элинор укорила себя за вспышку раздражения. Франциск Форентье – хороший мальчик и не желал ничего дурного, ему просто нужна компания за завтраком, как и любому мальчишке его возраста. Элинор и сама в юные годы не любила есть в одиночестве.
– Сейчас я спущусь, – кивнула она.
– Завтрак накрыт в нижней гостиной, это на первом этаже, – сказал Франк и скрылся за дверью.
Элинор дождалась, пока шаги его стихнут, откинула одеяло и неохотно спустила ноги на паркет. По полу тоже гуляли сквозняки, дом словно дышал, и это было странное и жутковатое ощущение. Элинор отогнала его и запретила себе фантазировать. Хватает и прошлых нелепых и глупых видений. Стараясь вернуть себе прежнюю невозмутимость, Элинор оделась, причесалась, аккуратно, волосок к волоску, но отражением осталась недовольна. Все, что у нее сейчас было – это вечернее платье, которое почти невозможно уже привести в порядок. Она совсем не походила на себя, прежнюю. Оглядевшись, Элинор заметила на туалетном столике несколько широких полос кружева и, поколебавшись, прикрыла ими, как шемизеткой, грудь. Изумрудный шелк все еще резал
