Нил Гейман - Сыновья Ананси

Отец Дейзи был настолько этим уязвлен, что робко попросил о матче-реванше в следующую среду и во все остальные среды на два года вперед, исключая каникулы и государственные праздники.

Их социальное взаимодействие укреплялось по мере того, как улучшались их навыки общения и ее английский. Вместе они держались за руки, будучи частью живой цепи, протестуя против прибытия больших грузовиков с ракетами. Вместе, пусть и в составе очень большой группы участников, они отправились в Барселону, где протестовали против безудержного наступления мирового капитализма, и выразили решительный протест гегемонии корпораций. Там же они испытали на себе официально разрешенный слезоточивый газ, а испанские полицейские, оттаскивая мистера Дэя с дороги, выбили ему запястье.

А потом, в одну из сред в начале их третьего года в Кембридже, отец Дейзи обыграл мать Дейзи в шахматы. Он был так счастлив, так этим воодушевлен, он так ликовал, что, осмелев от собственной победы, сделал матери Дейзи предложение; а мать Дейзи, которая в глубине души боялась, что как только он выиграет, сразу потеряет к ней интерес, конечно, сказала «да».

Они остались в Англии, продолжая заниматься наукой, и у них родилась дочь, которую они назвали Дейзи, потому что в то время у них был (и как ни странно, использовался по назначению) тандем, велосипед для двоих[46]. Они переезжали из одного британского университета в другой: он преподавал теорию вычислительных систем, а его жена писала книжки, которые никто не хотел читать, о гегемонии транснациональных корпораций и книжки, которые читали, – о шахматах, их стратегии и истории, так что в иной год она зарабатывала больше, чем он, хотя деньги у них особенно не водились. Их интерес к политике с годами угас, и, достигнув среднего возраста, они превратились в счастливую пару, которая не интересовалась ничем, кроме как друг другом, шахматами, Дейзи, а также восстановлением и отладкой устаревших операционных систем.

И оба они не понимали Дейзи, ни в чем.

Они винили себя, что не воспрепятствовали ее увлечению полицией с самого начала, когда оно проявилось впервые, примерно в то же время, когда она начала говорить. Дейзи показывала пальчиком на полицейские автомобили с таким же восторгом, как другие девочки на пони. На ее седьмой день рождения был устроен маскарад, чтобы она могла надеть детский костюм полицейского, и у родителей на чердаке и теперь хранились снимки, на которых запечатлелось ее счастливое личико при виде выпеченного ко дню рождения торта: все семь свечей на нем были расставлены вокруг полицейской мигалки.

Дейзи была прилежной, живой, разумной девушкой, которая осчастливила родителей тем, что поступила в Лондонский университет, чтобы изучать право и компьютеры. Ее отец мечтал, что она станет преподавателем права, а мать питала надежду, что дочь наденет шелковую мантию и, став королевским судьей, применит закон, с помощью которого будет уничтожена гегемония корпораций во всех ее проявлениях. А затем Дейзи взяла и все испортила, сдав экзамены и поступив на работу в полицию. Полиция приняла ее с распростертыми объятиями: во-первых, имелись указания увеличить многообразие численного состава[47]; во-вторых, компьютерных преступлений и связанных с компьютерами мошенничеств становилось все больше. Полиция нуждалась в Дейзи. Честно говоря, полиция нуждалась не в ней одной, а в целом букете Дейзи[48].

Теперь, четыре года спустя, можно признать, что работа в полиции не оправдала ее ожиданий. И дело было не в том, что – как неоднократно предупреждали родители – полицейские силы представляли собой монолит расистов и женоненавистников, который грозил сокрушить ее индивидуальность, превратив в нечто скучное и безликое, сделать ее неотъемлемой частью «столовской культуры»[49], вслед за растворимым кофе. Нет, больше всего огорчений ей принесли попытки убедить остальных копов в том, что она тоже коп. Она пришла к выводу, что для большинства копов их задача ограничивалась охраной простого англичанина от нехороших людей плохого происхождения, которые вышли на улицу, чтобы украсть у него мобильный. С точки зрения Дейзи работа полиции заключалась совсем в другом. Дейзи знала, что какой-нибудь парень из своей берлоги в Германии может отправить вирус, который отключит электричество в больнице и принесет вреда больше, чем бомба. Дейзи придерживалась мнения, что по-настоящему плохие парни в наши дни знают, что такое FTP, кодирование высокого уровня и одноразовые мобильные с предоплаченным тарифом. И она не была уверена, что хорошие парни в этом разбираются.

Она отпила кофе из пластиковой чашки и скривилась: пока она кликала со странички на страничку, кофе остыл.

Она просмотрела всю информацию, которую ей передал Грэм Коутс. Доказательств, prima facie, того, что дело нечисто, хватало – а даже не будь этих доказательств, оставался чек на две тысячи фунтов, который Чарльз Нанси на прошлой неделе, кажется, выписал сам себе.

Однако. Однако что-то было не так.

Она вышла в коридор, постучалась к старшему инспектору.

– Войдите!

Тридцать лет старший инспектор Кэмбервелл курил трубку прямо на рабочем месте, и вдруг во всем здании запретили курить. Теперь он обходился комком пластилина, скатывая его в шар, сплющивая, разминая и снова скатывая. С трубкой во рту он был тихим и добродушным; по мнению подчиненных, на таких земля держится. С комком пластилина в руке он был в равной мере раздражителен и вспыльчив. В особо удачные дни – просто вздорен.

– Ну?

– Дело агентства Грэма Коутса.

– М-м-м?

– Я не уверена.

– Не уверена? Да в чем там можно сомневаться?

– Ну, я думаю, может, мне следует отказаться от дела.

Старшего инспектора это не впечатлило. Он продолжал смотреть на Дейзи. На столе его невидимые пальцы лепили из голубого пластилина пенковую трубку.

– Потому что…?

– Потому что я знакома с подозреваемым.

– И что? Ты в отпуск с ним ездила? Детей с ним крестила? Что?

– Нет. Мы виделись один раз. Я ночевала в его доме.

– То есть вы с ним занимались всякими непристойностями?

Глубокий вздох, в котором смешались усталость от жизни, раздражение и страстное желание получить хотя бы пол-унции растертого табака сорта «Олд Холборн».

– Нет, сэр. Ничего подобного. Просто переночевала.

– И это все?

– Да, сэр.

Он смял пластилиновую трубку в бесформенный ком.

– Вы понимаете, что только зря тратите мое время?

– Да, сэр. Простите, сэр.

– Делайте, что должно. И не беспокойте меня понапрасну.

Мэв Ливингстон поднималась на шестой этаж в лифте одна, и пока медленно, рывками, проделывала этот путь, у нее было достаточно времени, чтобы отрепетировать, что она скажет Грэму Коутсу.