Дмитрий Дашко - Щитом и мечом

Я толкнул дверь плечом. В кельях не имелось запоров, так что дверь распахнулась, я шагнул через порог и оказался свидетелем сцены, которую кто-то мог бы назвать препикантной: два потных мужика скачут в порыве страсти. Но от эдакой пикантности меня чуть наизнанку не вывернуло.

– Батюшка Азарий! – желчно воскликнул я. – Срам-то какой! Содом и Гоморра! Вот уж не ожидал, что вы подвержены сему недугу! И да, подрясник опустите, меня ваш тыл не соблазняет.

Красный от стыда келарь отпрянул от молодого послушника с тонким голоском и повадками, кои ещё в первый раз показались мне подозрительными, судорожным рывком одёрнул подрясник и повернулся ко мне. Лицо его было красным от стыда и пота. На щеках заходили желваки.

Мне стало его жалко, но было не до жалости.

– Как там по наставлениям императора Петра Алексеевича? «Артикул сто шестьдесят пять. Ежели смешается человек со скотом и безумною тварию, и учинит скверность, оного жестоко на теле наказать. Артикул сто шестьдесят шесть. Ежели кто отрока осквернит, или муж с мужем мужеложствует, оные яко в прежнем артикуле помянуто, имеют быть наказаны. Ежели же насильством то учинено, тогда смертию или вечно на галеру ссылкою наказать»[11]. У вас как – насильственно или по любви?

Любовники молчали.

– Буду надеяться, что по любви. Образа, вижу, прикрыли. Похвально, похвально. Нечего святым на ваши извращения смотреть, – одобрительно кивнул я, разглядывая завешенные иконы в «красном» углу. – Уж простите, что прервал вас на самом антиресном месте. Дела… – Я нарочно перегибал палку, дожидаясь нужного эффекта.

Клиент, что называется, дошёл до кондиции!

– Ты!!! Пёс шелудивый! Изничтожу! – пароходной трубой заревел Азарий.

Он ринулся на меня, размахивая кулаками.

Я был готов и встретил монаха прямым в челюсть. Тот рухнул, затем попытался встать, но запутался в долгополой рубахе.

– Не надо вставать, отче! Отдышитесь минутку-другую и хорошенько подумайте, чем вам грозит мужеложство (грех великий – я ничего не напутал, да?) и нападение на следователя. Даже не знаю, что хуже. – Я перевёл взор на другого участника мизансцены. – Вы, молодой человек, тоже лишних движений не делайте. Я сегодня нервный, могу и шпагой проткнуть, – для убедительности я потряс клинком.

– Хорошо-хорошо, – испуганно пролепетал юноша. – Что мне делать?

Я не стал разводить дипломатию:

– Одевайся и вали отсюда.

– А как же святой отец?..

– Я о нём позабочусь.

– Но я не могу оставить его…

– Вон! – рявкнул я, чтобы предупредить дальнейшие препирательства.

Послушник не стал испытывать судьбу и исчез за дверью.

Азарий постепенно приходил в себя, злость на его лице сменилась маской обречённости. Мужику одновременно было и стыдно, и страшно. По церковным правилам залетел он по-крупному. О том, что я и сам преступник в бегах, знать ему, разумеется, не стоило.

– Что со мной будет, господин сыщик?

– Тебе лучше знать, пра-а-а-тивный.

На последнее словечко он не среагировал. Действительно, откуда ему знать сленг будущего.

– Донос учинишь?

– Признаюсь, имеются у меня такие намерения, – согласился я.

– Значит, донесёшь, – решил для себя келарь.

– Вы, отче, в гадалку не играйте. Встаньте с пола (холодно тут у вас – просквозит ненароком) и садитесь… да хотя бы на кровать. Я, ежели вы не против, на лавке пристроюсь. Да, и с кулаками на меня больше не кидайтесь: я этого не люблю. Расстраиваюсь сильно и потом плохо кушаю.

– Издеваешься, сыщик?

– Обстановку разряжаю. Вы, отче, подымайтесь. Я ведь сказал, что теперь можно. О здоровье подумайте, поберегите его. Спину опосля прихватит – до конца жизни не разогнётесь. Станете буквой «зю» по земле выхаживать.

– Мне на себя наплевать, бо грешен зело, – мрачно произнёс келарь.

– Зато мне не плевать. Поднимайтесь!

Он внял совету и сел на кровать, теребя растрёпанную бороду.

– Прекрасно. Грехи надо искупать. Так вроде бы в Священном Писании говорится? – не дожидаясь ответа и какой-нибудь цитаты из Библии, я продолжил:

– Зачем парня развратили?

– Развратил?! – поразился Азарий.

– Ну да. Вы – взрослый, умудрённый опытом муж. Он – сопляк голоусый, ничего не знает и не понимает. А вы его в койку тащите. Некрасиво.

– Странно вы говорите, господин сыщик, – угрюмо сказал келарь. – Ни об чём не ведаете, а резоны приводите.

– А что – ошибаюсь? Разве не вы сего цыплёнка с пути истинного сбили?

– Не трогайте юношу. Господом молю – не трогайте. Я своё пожил, а ему жить да жить, – вдруг взмолился Азарий.

Он бухнулся на колени и пополз ко мне, обхватил за ноги и, уставившись на меня собачьими глазами, неистово заговорил:

– Христом заклинаю, про меня – что хошь говори, а Ферапонта не трогай. Я всё искуплю. Требуй с меня, чего тебе надобно.

– Что я могу от тебя требовать, отец Азарий? – усмехнулся я. – Златом-серебром думаешь откупиться?

В моём голосе было столько презрения, что монах на секунду отшатнулся. Лицо его стало багровым, но он нашёл в себе силы зашептать с прежней горячностью:

– Найду! Найду золото, серебро найду… Сколько тебе надо, сыщик?

– До хрена, – зло произнёс я. – Не найдёшь столько, отец Азарий. Ни на этом, ни на том свете.

– Тогда что? Как могу спасти Ферапонта? Ну?! – прокричал он. – Я же вижу по глазам твоим: нет в тебе желания губить! Хоть и боль в них стоит страшная, но не мной и проступком моим она вызвана. Другое всему причиной.

– Да, ты прав, Азарий, – сказал я, потрясённый его словами. – Другое меня гложет. А изначальная причина… Не окажись я в Марфино, всё бы пошло иначе. Убийство настоятеля всему корень. Помоги разобраться. Не верю я, что казна монастырская всему виной. Не верю. По другой причине отца Лариона живота лишили, и ты, Азарий, эту причину ведаешь. Пусть нет во мне желания губить, но коли правды от тебя не услышу, не взыщи…

– Причину, говоришь, ведаю? – с надеждой спросил келарь. – А коли так… ежли ведаю. Тогда что?

– Забуду, что здесь видел, Азарий. Развернусь и уйду, слова не сказав. Ну, а вы с Ферапонтом… живите, как раньше жили. На вашей совести оставлю.

– Поклянёшься, сыщик?

Я вытащил нательный крестик и приложился губами.

– При тебе крест целую. Убедил?

– Верю, – убеждённо произнёс келарь. – Даже не тому, что ты крест целовал. Силу в словах твоих слышу. Не пойдёшь ты супротив своего обещания. Однако… не боишься ли ты опосля моих слов сон потерять?

– Страху нагнать пытаешься? Не выйдет, отче. Пуганный я, что та ворона. Меня за просто так не возьмёшь. Зубы обломаешь.

– Смотри, сыщик. Есть вещи, к коим лучше касательства не иметь и о коих лучше слыхом не слыхивать.