Инна Кублицкая - На тихом перекрестке

Дама спускалась в холл, а в холле пел телевизор и Тихоня дремал в кресле.

Тихоня лениво открыл один глаз, потом другой.

— Если хотите спать, надо спать, — рассмеялась дама, — а не притворяться, что смотрите телевизор.

Тихоня тоже рассмеялся, отгоняя сон.

— Детское время, — сказал он. — Стыдно идти спать так рано.

Вся смелость дамы исчерпалась в одной фразе. Не зная, о чем говорить, она оглянулась кругом, заметила на столе лист бумаги.

— Вы что-то писали? — спросила она, беря листок в руки. — Письмо? — Она сделала жест, будто хочет положить на место.

— Кто в наше время пишет письма? — Тихоня поднялся из кресла и встал рядом с ней. — Да вы взгляните, не стесняйтесь.

Дама опустила глаза и прочла первую строчку: «Розовый блеск среди зеленых листьев!»

— Стихи? — спросила она. — Я ничего не понимаю в стихах.

— Я тоже, — сказал Тихоня, осторожно отбирая листок. — Фантазия какая-то в голову стукнула.

Листок был скомкан и метко брошен в корзину с прочитанными газетами. Его все равно разгладят, приложат к досье, и какой-нибудь психолог будет практиковаться в выводах.

— Я все-таки пойду спать, — сказал Тихоня, и его открытое лицо приняло извиняющееся выражение. — Почему-то болит голова.

— Гроза идет.

— Гроза идет, — повторил Тихоня, глянув в окно, на небо, где ползли только редкие облака. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — кивнула дама.

Тихоня ушел в свою комнату, на ходу снял и бросил на кровать рубашку, прямиком направился в ванную. Очень, очень плохо было Тихоне. Он всегда трудно переносил первую грозу, а тут, под постоянным наблюдением, у него зудела кожа. От холодного душа стало легче — ненамного и ненадолго. Он повалился на кровать, долго лежал, пытаясь думать о чем-то легком и приятном, но лезла в голову мысль, что он свалял дурака, сев вчера на привокзальной площади в серый автомобиль. Нельзя было так поступать. Но накопившаяся за зиму и бестолковую какую-то весну усталость мешала ему держать контроль над собой. А в автомобиль элегантной дамы его привело исходившее от нее жгучее любопытство, которому он не мог противостоять. Он вообще не мог оставаться равнодушным, чувствуя внимание к себе. Но тупая бездушная слежка, которую он ощущал последние дни, вызывала у него аллергию. Внимание дамы было совсем иным. В нем было что-то опасное — Тихоня чувствовал это — но враждебности или злобы не было. Враждебность была у пожилого шефа, и там Тихоня начинал приходить в бессильное бешенство. Этому бешенству нельзя было поддаваться. Тихоня уткнулся головой в подушку и стал вспоминать, сколько яблонь было в саду, окружавшем дом, где он жил мальчишкой. Так он и заснул.

Снилось ему, что он снова мальчик и вырезает из пластмассового слитка игральные кубики. Цвет пластмассы переливался от нежно-лимонного до оранжево-красного — мальчишки считали, что это кубики «из слоновой кости». Кубики были чудодейственные: их можно было подбросить и загадать желание, которое непременно исполнялось, если хоть на одном из трех выпадала шестерка. Полагалось только по три исполнившихся желания, потом, сколько ни бросай, ничего не получишь. Только подарив их, можно было оживить их силу.

Потом вдруг наступила апрельская ночь и подошла первая гроза.

Снилось ему, что он проснулся среди ночи, двенадцатилетний мальчик по прозвищу Тихоня. Встал, подошел к настежь открытому окну и увидел зарницу, а потом услышал гром. Дождь еще не стучал, и ветра не было; тихо, душно, темно, и где-то далеко идет гроза. Она уже обманула его неделю назад, пройдя стороной, и сейчас он гадал, как будет этой ночью. Но нетерпение, охватившее его, не давало ему стоять на месте; он вылез в окно. Босые ноги неприятно шлепнулись в стынущую на цементной плите лужу, натекшую от поливочного шланга, и он торопливо ступил на теплую землю.

Совсем тихо было в саду. Скрипнув калиткой, он вышел со двора и пошел, то и дело срываясь на бег, по ровному шершавому асфальту туда, где улица, круто повернув у луга, превращалась в шоссе и уходила в темную даль.

На краю насыпи он остановился и оглянулся. Тучи он не видел, но она уже потушила звезды на половине неба, и молнии били уже где-то совсем рядом. По осыпающемуся песку обрыва он спустился на луг и побежал дальше, к реке. На полпути он остановился. Примерно здесь в прошлый раз он понял, что гроза его обманула.

Маленький такой шелест донесся до него от нескольких тополей, что стояли поодаль. И раньше, чем он успел насторожиться, налетел порыв горячего, пахнущего весенними травами воздуха. Он повернулся навстречу, захлебнулся пыльным ветром, закрыл лицо руками и стал ждать. Ожидание было недолгим. Скоро упала одинокая капля, потом вторая. Вдруг сразу много капель обрушилось на его плечи. Стало зябко. Он заорал что-то восторженное и побежал по лугу, не разбирая дороги, и все это время вокруг него били молнии.

Как он почувствовал свою молнию, он никогда не смог бы объяснить. Просто почувствовал, остановился и, растягивая мгновения, поджидал ее. Как долго падала она на него с небес, потрескивая громом, он устал ее ждать, но наконец она упала в подставленные руки, огнем прошила тело и ушла в землю, одарив его волшебной силой. И, не вынеся тяжести этой силы, он упал, обжигая жаром мокрую траву, и лежал так, пока подаренная небом сила осваивалась в его теле.

Прилетел откуда-то огненный шарик, покрутился вокруг. Мальчик протянул руку, приглашая шар сесть на ладонь, а потом сжал кулак, и огненные ленточки, пройдя меж пальцев, скрутились в маленькие шарики.

А когда он вернулся домой, на кухне горел свет, и мама ждала своего полуночника-сына, рассеянно листая страницы книги.

— Мама, — сказал он ей, отмывая ноги и переодеваясь в сухое. — Мама, я волшебник! Я все могу!

— Не говори глупости, — сказала мама. — Никто не умеет все.

Она отправила сына в постель, затем полотенцем выгнала в открытое окно шаровую молнию. На кухне сразу стало темно, только на столе мерцали лиловыми и зелеными, как камень александрит, сполохами стеклянные банки с зарничным вареньем.

Автомобиль выехал на раскисший от ливня луг и остановился. Дама мрачно смотрела на суету, близкую к растерянности, заполнившую это темное ночное пространство. Стояло кругом несколько машин, зажигались прожектора; скоро стало совсем светло от их лучей. Еще капал дождь, но это были только остатки той воды, которая час назад вылилась здесь.

Подошел к даме неприметный, поздоровался хмуро. Хорош был его вид: босой, в подвернутых брюках, обляпанный желтой глиной, промокший насквозь, и на лице смертельная усталость.