Мартин Райтер - Доспехи для героя

Но Безе-Злезе не собиралась ложиться. Она, как пес, уселась на задние лапы, уставившись на мальчика пылающим глазом. От этого жуткого взгляда Генрих едва не потерял сознание.

«Бежать… Скорей бежать от этого чудовища, — мысли крутились в голове Генриха, будто десяток белок в одном колесе, мешая друг другу, путаясь, сбиваясь. — Я умер? Нет? Как странно. Значит, скорей бежать… О господи, я знал, что будет плохо, но ведь не до такой степени! Все — сейчас она на меня дыхнет… и я умер»…

Словно умирающий перед смертью, Генрих жадно и глубоко дышал, он отвел глаза от Безе-Злезе и смотрел то на поле, то на небо, то на едва видимую полоску леса за ее спиной. Ему хотелось все это покрепче запечатлеть в памяти. Это было его, родное. Он хотел унести память об этом в могилу, хотя и понимал, что это полнейшая чушь. Но, странное дело, чем больше Генрих думал о смерти и чем сильнее в его памяти запечатлевались едва различимые в темноте картинки родного мира, тем увереннее он себя чувствовал. Он больше не думал о бегстве — разве можно отдать чудовищу это мерзлое поле, покрытое тонким слоем снега, серое, унылое — но родное? Разве можно бежать как последний трус от твари, быть может, впервые повстречавшейся с человеком? Нет, нет — она должна увидеть, что люди не такие уж трусы, она должна знать, что они могут умирать, защищая то, что им дорого. Да, даже умирать. И потом, как смеет она вторгаться в чужой мир и изгонять из него кого бы то ни было?

И вдруг глупая отчаянная храбрость проснулась в сердце Генриха. Нападать на чудовище он, конечно же, не решался, но, сам не зная почему, может, где то прочитав об этом, может, увидев в кино — не это сейчас имело значение, — Генрих вдруг выдернул из земли меч и очертил им по снегу черту. Глубокую, четкую Потом он на шаг отступил и выставил меч перед собой. Это было наивно, смешно, глупо. Но это сделал всего лишь мальчик, сделал искренне, зная, что обречен, по нее равно готовый умереть, защищая землю за этой чертой. Это была граница, а когда знаешь, что так или иначе умрешь, то какая разница, где это произойдет? В другом месте или у самой черты?

По-прежнему стараясь не смотреть на Безе-Злезе, Генрих думал о том, что его волшебный меч (хотя в его волшебные свойства мальчик не особенно верил) для чудовища все равно, что иголка против человека. «Но ведь были случаи, когда обломок иголки плыл, плыл по венам, пока не протыкал сердце и не убивал человека. Такие случаи были, я знаю, я уверен. Ах, если бы чудовище наступило на меня и я успел обломать в его ноге меч, — мечтал Генрих. — Возможно, тогда и мой клинок поплыл бы иголкой по его венам прямиком к сердцу?»

Однако Безе-Злезе не спешила топтать мальчика. Она перекинула длинный хвост через плечо и, время от времени похлопывая им себя по животу, выбивала из меха сотни невероятных, уродливых тварей. Многие из этих мерзких созданий имели человеческое тело и песьи, жабьи или крокодильи головы; многие были похожи на жирных жуков, но имели головы животных; а некоторые имели крылья, и когда они взлетели, стало видно, что это громадные летучие мыши. Десяток тварей представляли собой странную смесь черепах и слонов: их тела — клетчатые панцири — выглядели, точно перевернутые днищем вверх тарелки, посередине которых возвышаются головы с длинными хоботами и толстыми острыми бивнями. Слонячьи головы и черепашьи тела смотрелись как части двух разных, чужеродных организмов. «Тарелки» неуклюже семенили на коротеньких лапах с множеством когтистых пальцев, и Генриху подумалось, что для них более привычно ползать по деревьям, чем вышагивать по земле.

Злобная, визжащая толпа помчалась к Генриху, однако не напала — остановилась на расстоянии трех десятков шагов от мальчика и проведенной им черты и стала дожидаться приказа Безе-Злезе. А пока Безе-Злезе раздумывала, твари выдирали из промерзшей земли комья и бросали их в Генриха. Большинство комьев не достигали цели, но два или три броска оказались точны: груды промерзшей земли ударили в доспехи и с глухим стуком отскочили. Пятитысячелетние доспехи были великолепны. И они оказались действительно волшебными — без них одного попадания куском похожей на льдину земли хватило б, чтобы свалить Генриха с ног. А так, мальчик только пошатнулся.

Летучие мыши с писком носились над Генрихом, едва не задевали его крыльями. Сквозь забрало шлема Генрих видел оскаленные пасти тварей, их сверкающие, жаждущие чужой смерти глаза. Безусловно, стоит только Безе-Злезе приказать, как адские создания в миг разорвут человека на куски. Никакие доспехи не помогут. Страх снова вернулся к Генриху, и в этот раз был он так велик, что мальчик не мог ни пошевелиться, ни махнуть мечом. В эти мгновения единственной мыслью в голове Генриха была мысль о том, что он вовремя отправил маленького глюма в укрытие.

Безе-Злезе хрюкнула. Она оторвала от земли свой зад, сделала шаг, намерившись подойти к Генриху ближе, но вдруг отдернула лапу, словно наступила на что-то горячее, и уселась на прежнее место. Ее красный глаз вяло моргнул и снова вытаращился на Генриха. Мальчику стало душно, его прошиб пот. Ему показалось, что от этого, полного злобы, взгляда доспехи вот-вот расплавятся. Генрих больше не думал о том, чтоб проткнуть чудовищу лапу, он боялся, что вот-вот потеряет сознание. А большего позора, чем грохнуться без чувств еще до того, как начнется битва, и быть не могло.

И вдруг Генрих увидел высокое тощее существо, закутанное в плащ. Оно появилось за спинами сгрудившихся тварей так внезапно и быстро, что мальчик не сразу понял, что произошло, секунду назад на том месте было пусто, а теперь — оно уже стоит, покачиваясь на своих длинных ходулеподобных ногах. Все звуки разом смолкли, толпа напротив Генриха расступилась, освобождая проход. Существо издало короткий стрекочущий звук, похожей на «тррргач», и распахнуло полы плаща. Теперь Генрих смог рассмотреть эту тварь во всей «красе». Это был паук. Черное с красными точками тело «тгррргача» было вооружено мощными, сильно выдвинутыми вперед клешнями: ими легко можно было перекусить человека. Длинное брюхо паука держал на лапах вертикально; внизу на нем были видны крупные бородавки, а вверху, над клешнями, поблескивали два черных глаза, обведенные светлыми кругами. Чуть пониже клешней «тррргач» имел плашки — два острых, похожих на усы, отростка. Плащ держался на этих отростках при помощи большой блестящей броши. Паук еще раз что-то протрещал, а затем, ковыляя, двинулся к Генриху. При каждом шаге его палкообразные ноги издавали громкий, противный хруст.

Остановившись в нескольких метрах от Генриха, двухметровый «тррргач» в упор посмотрел на него, и мальчик почувствовал, как чужая воля, липкая как паутина, вторгается в его сознание, казалось, взгляд паука проник в самый его мозг и заворочался там, ощупывая мысли, воспоминания, всю прошлую жизнь Генриха. Но на самом деле паук хотел вовсе не этого, воля «тррргача» оплетала сознание мальчика холодной, гнетущей паутиной страха. Через несколько секунд Генрих вдруг почувствовал себя невероятно маленьким и ничтожным, в нем зародилось раскаяние в том, что он посмел бросить вызов богам. Да, это был ужасный проступок, за который, конечно же, полагалась смерть. Генриху вдруг захотелось бросить меч, упасть на колени и молить Безе-Злезео том, чтоб она скорее убила его самым ужасным, самым жестоким образом. Потому что другого наказания за столь тяжелое преступление быть не могло. Генрих заслужил смерть делами всей своей жизни, даже одним тем, что живет. «Альбина не зря прогнала меня, — подумал мальчик. — Ах, почему она еще тогда не убила такое ничтожное существо, как я?» — И тут Генриха будто окатили ведром ледяной воды.