Дарья Зарубина - Носферату

— В программу не занес, конечно. Рейсы на Саломару в основном на операторах висят. Там гиперпространственный канал плывет. Автопилот с таким количеством нештатки не справляется, компьютеры на матюках и ломе летать не умеют. — Евстафьев попытался усмехнуться, но только устало поморщился. — Так что автопилоту эта информация была без надобности, все равно сажать и разгружать оператору. Он участвовал в погрузке, да и на Саломаре должен же был его выпустить… — неуверенно пробормотал Миха.

— Юл мог сам покинуть транспортник на Саломаре, а потом вернуться в него, не будучи замеченным?

— Вполне, — Евстафьев потер указательным пальцем переносицу. — Там есть внутренняя лестница и дверь в малый грузовой отсек, а оттуда ваш человек мог свободно выйти наружу…

— Он в грузовом, — выдохнула Хлоя, выбежала из бокса и заметалась в дверях.

— «Ампер» еще не разгружали! — крикнул ей вслед Миха.

— Разгрузим, — отважно заявила мама, бросая тоскливый взгляд на маникюр.

Мишка не присоединился к нам. И я не вправе был на него обижаться. Человек смертельно хотел спать, и я постыдился просить его разгружать камень за камнем пять тонн какого-то очень засекреченного саломарского топлива, даже название которого простым смертным не разрешается знать.

Евстафьев предлагал сперва подразгрести маленьким вокзальным экскаватором, но мы решили, что опасность повредить ковшом то, что еще сохранилось от Юлия, слишком велика.

Картина, которую мы собой представляли, была непостижима для человеческого разума. Камни, теплые и жирные на ощупь, оставляли на пальцах толстый слой вещества, по цвету и консистенции похожего на мазут, а по запаху на смесь солидола с ревеневым вареньем. Хлоя все время плакала и вытирала лицо руками, поэтому была самой черной. На мамином лице одиноко красовалась черная жирная полоса, оставленная большим пальцем правой руки, которой она откинула со лба выбившуюся прядь волос. Вся одежда была перепачкана. Мы скрюченными пальцами выковыривали камни из груды и, не глядя, бросали в подогнанный специально для нас контейнер. Солнце за день накалило асфальт, и теперь, вечером, он щедро отдавал накопленное тепло. Воздух шевелился от жара. Голова кружилась, отчаянно не хватало кислорода. Чтобы не потерять сознание, я прибег к моему излюбленному методу достижения личной нирваны — постоянно курил и, думая о себе в третьем лице, сочинял статью обо всем происходящем, мысленно подбирая ракурсы для фотографии на первую полосу. Надо сказать, статейка получалась презабавная. Я уже достраивал в мозгу последний абзац, когда почувствовал под рукой не очередной камень, а край металлического ящика.

Мы втроем бросились раскидывать булыжники вокруг моей находки и бодро, словно последних четырех часов таскания камней и не было, раскопали изрядно помятое жилище Юлия.

Он жизнерадостно командовал нами из-под крышки, пока в конце концов мы ломом не отодрали одну из стенок ящика. Юл предстал перед нами во всей красе, в белом костюме, светло-коричневых ботинках и белоснежной, слегка помятой шляпе.

Хлоя бросилась к нему и, крепко обняв и приникнув черным лицом к девственно-белой груди, обругала.

— Эх вы, — покачал головой Юлий, — грузчики. Я уже в спящий режим собирался уходить. Думаю, разгрузят меня к этой самой матери вместе с ископаемыми и пришлют тебе, жена моя, бренный микрочип в коробочке из-под банановой жвачки. Ладно хоть я на Саломаре ящик сменил, вытряхнул там кое-что из гуманитарной помощи, а то откопали бы вы меня в ошметках картона. Мне в этой таре из-под кинотеатра еще при старте локоть помяло, а я только что, извините за выражение, эпидермис новый поставил на правую руку. Предыдущий мне Хлоя прокусила…

— И спрашивать не буду, в каких обстоятельствах, — перебил я, вытирая пот со лба рукавом пиджака и смутно чувствуя, что ни пиджак, ни лоб от этого чище не стали. — Ты лучше скажи мне, умник, почему ты не перешел в малый отсек. Или ты думал, что «Ампер» и туда и обратно порожняком катается?

Юлий отвел глаза, поднял подбородок и не удостоил меня ответом. А вот Хлоя, все еще прижимаясь к груди Юла, повернула ко мне рассерженное и перепачканное лицо и прошипела:

— Носферату! Еще раз из-за тебя моему мужу будет грозить опасность, и я отрежу тебе голову и вобью кол в сердце.

Я собрался ответить ей что-нибудь едкое, но не успел произнести ни слова. Из-за угла ангара в компании Михи появилась женщина в синем форменном костюме и маленькой белой шляпке. Ее идеальные белоснежные перчатки резко контрастировали с перепачканной рукой Евстафьева, который явно ждал момента, чтобы взять ее за руку, и потому держался подозрительно близко. В ней не было ничего примечательного, кроме этих безукоризненных перчаток и шляпки. Высокая молодая женщина с русыми волосами, среднестатистической фигурой и более чем низкой волоокостью. Судя по ее резкой решительной походке, и взор у незнакомки в синем должен был быть острым и строгим. Но один только взгляд на нее заставил меня замолчать, а это что-нибудь да значило. Ситуации, в которых я собирался что-то сказать и не сказал, легко пересчитать по пальцам.

Она медленно проходила мимо нас. Евстафьев многозначительно указал на незнакомку глазами, подмигнул мне и продолжил разговор. А я промолчал. Я просто стоял, как громом пораженный, и чувствовал, что сейчас мимо меня проходит моя судьба. И я не осмелюсь даже протянуть руку, чтобы дотронуться до нее.

В этот момент я почувствовал прикосновение к моему плечу и пришел в себя.

— Смотри на меня, когда я с тобой ругаюсь, Шатов! — завопила Хлоя и резко, с неженской силой развернула меня лицом к себе.

— Женщина, — рявкнул я, вновь мгновенно теряя душевное равновесие, но на этот раз от ужасной, чудовищной ярости, какую я испытывал едва ли пару раз в своей жизни, — если когда-нибудь кому-нибудь будет позволено мной вертеть, я сообщу этому счастливцу письменно. Ты получала такое извещение?! Нет?! Следовательно, попрошу убрать руки в карманы и ждать восьмого марта, когда я в качестве подарка прощу тебе твою крайне необдуманную выходку!

Я гремел, подобно разгневанному древнему божеству, и разве что не метал молнии. И было от чего. Дело в том, что я с младенчества мгновенно выхожу из себя, стоит только кому-нибудь повернуть меня за плечи. И надо же было бедной старушке Хлое выбрать для своего негодования такую взрывоопасную форму. Я рвал и метал, извергая на нее, ее драгоценного мужа и всю Гриану потоки самых изощренных ироничных тирад. Сквозь мою персону поперла оскорбленная мировая душа, а я, подобно розановской пифии, восседал на треножнике и лишь повторял за вселенским разумом витиеватые словеса, полные негодования и праведного гнева.