Оперативный простор - Дмитрий Николаевич Дашко
Так подействовала смерть мужа, что у женщины руки опустились? Не думаю, тут явно не убирались уйму времени, то есть когда Хвылин ещё был жив.
Комнат в квартире было три, последняя использовалась как кабинет, скорее всего, ныне покойным мужем: на письменном столе несколько потрёпанных брошюр по военному делу.
Моё внимание привлекла толстая шнурованная тетрадь.
Дневник, обрадовался я.
Хренушки – конспекты лекций, написанные убористым мелким почерком.
Я вчитался и сам не заметил, как втянуло.
Оказывается, Хвылин был не только бабником, он ещё тщательно готовился к занятиям и имел хороший слог– вот почему его держали в военшколе.
Спецы всегда в дефиците. Особенно такие, которые умеют ясно излагать материал, а тут всё чётко и по полочкам. Просто мечта…
Я и в кабинете старался оставлять следы по минимуму, просто так, по оперской привычке. Даже не полез открывать ящички стола – наверняка тут уже делали обыск и всё, что хотели, нашли. Но ручки шаловливые так и тянулись…
Что касается журнала и тетради, которые я пролистал: даже в мои времена, когда научно-техническая революция развивалась семимильными шагами, снять отпечатки пальцев с бумаги – не такая уж простая и легко выполнимая операция. Нингидрин уже изобрели, но использовать это химическое вещество для дактилоскопии догадаются только спустя тридцать лет, да и то поначалу не у нас.
Но это так, лирика…
Кухня тоже была пустой. Я понюхал – сырость никуда не делась, однако запахи приготовляемой пищи к ней не примешивались. Если здесь и готовили, то довольно давно.
Оставались уборная (проверка показала, что там, кроме скучающего «фаянсового друга», больше ничего нет) и ванная комната.
Моется? Но тогда бы я слышал плеск воды и прочие звуки.
Выходит, что пусто, но для очистки совести необходимо проверить.
– Зинаида Марковна! – громко позвал я.
Не дождавшись ответа, открыл дверь, которая, как и входная, оказалась не заперта.
Лучше бы я туда не входил! И вообще, лучше бы меня сегодня здесь не было.
В помещении, стены которого примерно до высоты человеческого роста были покрыты кафельной плиткой, на небольшом возвышении находилась ванная.
В ней на простыне лежала совершенно обнажённая женщина.
Скорее всего, та самая Зинаида Марковна, которую я так искал и к которой у меня накопилось так много вопросов. Но, увы, она больше никогда не заговорит. И одного взгляда было достаточно, чтобы понять – передо мной труп.
На полу валялась окровавленная опасная бритва, на небольшом табурете стояли початая бутылка вина и пустой бокал.
Я опустил палец в красную от крови воду – она ещё не успела остыть. Сама же горячая вода подавалась из установленного тут же титана: в квартире Кати такого не было.
На левой руке виднелся глубокий и обширный порез. Вода тщательно омыла рану, кровь даже не запеклась, я прекрасно видел края пореза.
Мне приходилось уже сталкиваться с подобными случаями, когда люди лишали себя жизни в ванной, наглотавшись всякой гадости, а потом полоснув по вене бритвой или ножом.
На первый взгляд всё выглядело как самоубийство, на второй – тоже.
Если так – по идее, должна остаться посмертная записка. Хвылина – поэтесса, не могла она уйти на тот свет, не оставив за собой последнего слова.
Бинго! Кажется, есть.
Предчувствия меня не обманули. К небольшому зеркалу, повешенному над рукомойником, была прикреплена записка.
Стараясь ничего не трогать, я прочитал стихотворное прощание с жизнью:
Не надо смотреть на меня
Одиночество – худшая мука
Ты ушёл, я осталась одна.
Бог ты мой – это жуткая скука!
Так прости же меня, мой супруг
Я навстречу к тебе улетаю…
Выходит, и впрямь – самоубийство… Не сказать, что написано совсем уж эзоповым языком. Муж погиб, Зинаида Марковна от тоски и отчаяния наложила на себя руки.
Логичная и довольно стройная версия. Любое следствие с жадностью схватится.
Только мне от того не легче.
Единственная свидетельница умерла и унесла с собой в могилу слишком много секретов. Что на самом деле происходило в тот день, почему она солгала о визите Александра…
Что мне остаётся делать? Ясно что – искать, кто её убил и попытался инсценировать самоубийство.
Глава 25
Лязгнул замок, дверь распахнулась. В дверном проёме обрисовался чёткий контур мужской фигуры в милицейской форме – её недавно начали вводить, но полный комплект даже в Петрограде удалось получить считанным единицам. Что говорить о провинции…
– Кто тут Быстров? – прокуренным басом спросил милиционер.
– Ну я, – лениво отозвался я, пряча карты.
Хоть это и было запрещено, но кто-то из задержанных протащил с собой колоду, и шестеро «пассажиров» камеры для временно задержанных при отделении милиции, в число которых входил я, коротали время карточной игрой.
Профессиональных «катал» и прочих шулеров среди соседей не нашлось, «резались» мы на интерес, ничего не ставя на кон. Всё равно других развлечений не имелось.
– С вещами на выход! – объявил милиционер.
Давно бы так!
– Всё, мужики! Бывайте! – радостно поднялся я с жёсткой скамьи, укрытой вонючим, набитой соломой тюфяком, в котором всю ночь кто-то подозрительно ползал и копошился.
Публика в камере подобралась безобидная: народ в основном «загребли» по мелочи. Никто не «предъявлял» мне за то, что я «мусор», ночь выдалась спокойной, хотя я по старой привычке не расслаблялся. Чаще всего «прилетает», когда этого не ждёшь, поэтому ухо нужно держать востро при любых обстоятельствах.
– Руки за спину.
– Хорошо, командир, – покладисто сказал я.
У меня не было ни малейшего желания устраивать здесь бучу. К тому же требование «с вещами на выход» внушало толику оптимизма. – Вперёд.
Меня ввели в кабинет начальника отделения, где табачный дым стоял коромыслом. Смолили все присутствующие в помещении: и папироски, и свёрнутые «козьей ножкой» самокрутки с ядрёной махоркой, от которой выедало глаза.
Никто не догадался распахнуть окошко и проветрить кабинет, потому воздух был такой плотный и спёртый, что хоть вешай топор.
Сквозь клубы дыма удалось разглядеть единственное знакомое лицо. Память сразу среагировала и подсказала, что это сотрудник петроградского губрозыска Шуляк, с которым мы несколько дней назад брали уголовника по кличке Борщ.
В тот же день наши дорожки разошлись – он остался в госпитале караулить раненного преступника.
Шуляк тоже узнал меня, он улыбнулся и приветливо помахал рукой.
Я ответил ему сдержанной улыбкой.
Кажется,
