Джек Вэнс - Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король - Машина смерти - Дворец любви - Лицо - Дневник мечтателя.)

Господин, сидевший за столом справа от эстрады, приблизился к подиуму и тихо обратился к дирижеру с какой-то просьбой — Вальдемар Кутт был слегка раздосадован, но ответил подобострастным поклоном.

Повернувшись к музыкантам, Кутт объявил: «По запросу достопочтенной публики, с нами споет мадемуазель Тадука Мильгер».

«О нет, только не это! — притворно протестовала Тадука Мильгер, сидевшая за одним из «правых» столов. — Какой ужас!»

Подбодряемая друзьями и родственниками, однако, она поднялась на эстраду, где ее с кислой улыбкой приветствовал маэстро Кутт.

Тадука Мильгер исполнила несколько баллад: «Мне одиноко, перелетной птичке», «Уютная красная баржа плывет по широкой реке» и «Дочь запредельного пирата, пунцово-бархатная Роза».

Свободных мест за столами уже почти не осталось — по-видимому, подоспели все опоздавшие. Герсен начинал сомневаться в том, что Ховард Трисонг соблаговолит почтить своим присутствием собрание одноклассников.

Тадука Мильгер спустилась со сцены и присоединилась к собеседникам. Объявили о начале ужина, и оркестранты тоже поспешили закусить тем, что для них приготовили за ширмой, установленной рядом с павильоном.

Над Блаженным Приютом сгущались сумерки. Павильон освещался сотней разноцветных бумажных фонарей, подвешенных на бамбуковом трельяже. За «правыми» столами местные патриции неторопливо пробовали блюда и ликеры. Бюргеры среднего класса, относившиеся к Наставлениям гораздо серьезнее, наливали себе чай, но при этом внимательно следили за всем, что происходило в среде «распущенной элиты».

«Все это нереально! — думал Герсен. — Где Ховард Трисонг?» «Рядом, у тебя за спиной!» — внезапно и грубо подстегнул его подсознательный внутренний голос. Герсен оглянулся — туда, где за павильоном спускался к реке пойменный луг... Время словно остановилось. Нереальность рассеялась. Настоящее стало насущной и необратимой действительностью. На самом берегу еще поблескивающей реки неподвижно стояли и смотрели на павильон три угрожающие тени. Герсен повернулся и взглянул в сторону дороги. Там, у ограды, смутно различимые во мгле, ждали еще три субъекта. Напряженными позами и телосложением они ничем не напоминали обывателей Блаженного Приюта.

Все изменилось. До сих пор встреча одноклассников была вздорным пустяком, причудливой игрой воображения — преувеличенной, затейливой, нелепой. Там, за пределами тусклого дрожащего света цветных фонарей, подстерегало воображение другого сорта — мрачное, тягостное, зловещее. Герсен прошелся вдоль края павильона и посмотрел на юг. В темной роще, между стволами старых вязов, он различил еще несколько малоприметных фигур...

Вальдемар Кутт потребовал, чтобы оркестранты снова собрались на эстраде: «Что ж, господа! Теперь мы исполним «Рапсодию спящих красавиц». Изящно, деликатно — не увлекайтесь!»

Пирушка бывших одноклассников принимала раскрепощенный характер общительного веселья и взаимного доброжелательства. По всему павильону друзья перекликались со старыми приятелями, вспоминая школьные проказы, подвиги и шутки. Напряжение, вызванное различиями в статусе, разряжалось; в насмешливом обмене воспоминаниями теперь принимали участие все без разбора: «Ни в коем случае, я тут ни при чем! Все это устроил Крамберт, а виноват оказался я — вот так всегда...» — «Эй, Садкин! Помнишь вонючий цветок в букете госпожи Боаб? Как она чихала и ругалась — мы смеялись до слез!» — «Такого скандала у нас еще никогда не было! Но ты этого не помнишь, тебя к нам перевели только в следующем году. С тех пор его прозвали Курощупом» — «А что случилось с Курощупом, почему его нет?» — «Он утонул в канале Квейда. Не повезло, упал с баржи» — «Нет уж, самый большой переполох вызвал перископ Фимфля, забыл?» — «Помню, как же! Он просунул его в отдушину девчачьей раздевалки, чтобы разглядывать их коленки, локти и все, что между ними!» — «Изобретательно, нечего сказать!» — «Паскудник Фимфль! Где он теперь, что с ним?» — «Понятия не имею» — «Эй, ты не знаешь, что случилось с Фимфлем?» — «Ох, не напоминай мне об этом гаденыше, чтоб ему повылазило!» Последнее пожелание энергично выразила Аделия Ланьяль, сидевшая за столом семьи Садальфлури.

В воздухе пронеслась какая-то волна — словно издали донесся удар невероятно низкого гонга. Что это было? Показалось или нет? У Герсена даже заложило в ушах, но никто вокруг, по-видимому, ничего не заметил.

У входа в павильон стоял высокий широкоплечий человек. Зелеными брюками в обтяжку, из плотного вельвета, выгодно демонстрировались его длинные сильные ноги; поверх свободной белоснежной рубашки с длинными рукавами он надел черный жилет, расшитый лиловыми и золотыми галунами. На нем были полусапожки из бежевой кожи; на высокий широкий лоб он надвинул набекрень мягкую черную шапочку. Криво улыбаясь, некоторое время он не двигался с места, после чего с преувеличенной скромностью подошел к ближайшему крайнему столу, где еще оставалось свободное место — при этом с его лица не сходила издевательская усмешка. Все замолчали; со стороны стола Садальфлури послышался оборвавшийся в тишине хриплый шепот: «А вот и Фимфль! Помяни черта...»

Ховард Алан Трисонг — он же Ховард Хардоа — медленно повернул голову и взглянул на семью Садальфлури. Затем его внимание привлекла эстрада. Взгляд Трисонга проскользнул мимо Герсена и остановился на фигуре Вальдемара Кутта. Улыбка на лице «князя тьмы» стала немного шире.

Разговоры школьных товарищей возобновились. Павильон опять наполнился шутливыми перекличками, но теперь веселье уже не было таким беспечным — все то и дело поглядывали с осторожным любопытством в сторону Ховарда Хардоа.

В конце концов Морна ван Хульген, одна из председательниц комитета, устроившего фестиваль, взяла себя в руки и, подойдя к Трисонгу, обратилась к нему с радушным, даже если и не совсем искренним, приветствием. Ховард вежливо поблагодарил ее за гостеприимство. Морна ван Хульген пригласила его жестом к буфету, предлагая поужинать вместе со всеми. Ховард улыбнулся и отрицательно покачал головой. Морна неуверенно посмотрела вокруг, переводя взгляд с одной группы одноклассников на другую, после чего снова повернулась к любезному человеку, сидевшему перед ней за столом: «Как приятно снова тебя увидеть — прошло столько лет! Никогда бы тебя не узнала, если бы мы случайно встретились — ты полностью изменился! Годы пошли тебе на пользу».

«Да, годы пошли мне на пользу — я не тратил время зря».

«Не помню, с кем ты дружил... Но мы не допустим, конечно, чтобы ты остался в одиночестве. Вот, например, Сол Чиби, ты его помнишь? Он сидит с Эльвинтой Гирле и ее мужем — они переехали в Пуч».