Дин Кунц - Город (сборник)

Когда я попробовал одно из крохотных пирожных, обнаружилось, что оно вполне съедобное, с едва заметным привкусом миндаля и минимумом сахара.

Мистер Иошиока отведал печенья, и ему понравилось, что меня совершенно не удивило, раз он считал лакомством эти маленькие глазурные пирожные. Должно быть, ему открылся новый мир, едва первый кусочек печенья с арахисовым маслом оказался у него во рту.

– Что такое Мэйдзи? – спросил я.

– Период японской истории. Правление императора Муцухито, с восемьсот шестьдесят восьмого по девятьсот двенадцатый год. Мэйдзи означает долгий мир. Тебе скучно?

– Нет, сэр. Мне очень нравятся тигры и придворная дама.

– Я не очень интересный человек, – признался он. – Рано или поздно тебе станет со мной скучно. Пожалуйста, сразу скажи об этом.

– Хорошо. Но я не думаю, что придется.

– Тем не менее, – настаивал он. – Художники и скульпторы эпохи Мэйдзи продолжали творить в таком стиле и после того, как эпоха закончилась. Мой святой отец и несравненная мать коллекционировали произведения Мэйдзи и более раннего периода – Эдо. Им принадлежали сотни произведений искусства. Я вырос в доме, где комнаты наполняла магия Мэйдзи.

– Сотни? И что с ними случилось?

– Потерялись. Потерялись все, за исключением придворной дамы, которую я нашел.

– Почему ваши родители всегда теряли вещи?

Он пожал плечами.

– В этом нет ничьей вины.

– Они были художниками?

– Мать в каком-то смысле. Она великолепно вышивала. Отец работал скромным портным. Печенье твоей мамы очень хорошо идет с чаем.

– Эти пирожные тоже, – ответил я, беря третье, хотя не так и хотелось. С медом чай точно стал получше, но все равно не шел ни в какое сравнение с кока-колой.

– У твоей мамы великий талант.

– Вы слышали, как мама поет?

– Да, в клубе, где она выступает.

Я не мог представить его в таком месте.

– Вы хотите сказать… в «Слинкис»?

– Совершенно верно. Я побывал там лишь однажды. Они хотели, чтобы я заказывал алкогольные напитки. Время от времени. Там так требовалось. Я заказывал мартини.

– Я думаю, мартини довольно крепкий напиток.

– Да, но я его не пил. Платил за «мартини» и оставлял на столе нетронутым. По какой-то причине это встревожило администрацию. Я почувствовал, что больше мне идти туда нельзя.

Что-то в его манере говорить, правильности фраз и отсутствии акцента казалось мне знакомым, словно я знал человека, который говорит точно так же, не делая ошибок, но не без напряжения.

– Мама видела вас в «Слинкис»?

– Нет. Я сидел за угловым столиком, далеко от сцены. Не хотел мешать, пришел, чтобы послушать. Тебе со мной скучно.

– Нет, сэр. Совсем наоборот. Где вы и ваши родители жили в Калифорнии?

– Сначала в Лос-Анджелесе. Потом в местечке, которое называлось Манзанар.

– Пальмы, пляжи, и всегда тепло. Наверное, мне захочется там жить, когда я вырасту. Почему вы уехали?

Какое-то время он молчал, глядя в свой чай, словно надеялся прочитать в нем свое будущее.

– Здесь я смог найти работу. Работа – жизнь и значение. Безделье – грех и смерть. В конце войны мне исполнилось восемнадцать и я мог работать. Я приехал сюда из Калифорнии, чтобы работать.

– Вы про Вторую мировую войну?

– Именно, да.

Я произвел быстрый подсчет.

– Вам почти сорок, но вы не выглядите старым.

Он оторвался от чая, чтобы взглянуть на меня, улыбнулся.

– Ты тоже.

– Наверное, я что-то не так сказал?

– Ты сказал честно. Честно – это хорошо.

Я снова покраснел, но оставался черным, поэтому он ничего не заметил.

– Теперь я кажусь скучным самому себе, – добавил он. – А тебе со мной точно скучно.

Я подумал, что тревога из-за того, что мне с ним скучно, возможно, вежливый намек, что мне пора уходить, и только тут осознал, что даже не коснулся темы, которая побудила меня прийти к нему с печеньем.

– У вас так тихо, так спокойно. – Я посмотрел на потолок. – Надеюсь, новая женщина из квартиры 6-В не нарушает ваш покой?

– А почему она должна?

– Снимать линолеум, обдирать обои…

– Скорее всего, она это делает, когда я на работе.

– Да, но она выглядит…

Он склонил голову, его черные глаза смотрели пристально и настороженно.

– Да? Выглядит? И как же она выглядит?

– Шумной.

Какое-то время его взгляд поверх ободка чашки не отрывался от меня, потом он ее наклонил и сделал маленький глоток.

– Ты имел в виду, что она не шумная.

– Правда?

– Да.

– А что я имел в виду?

– Я жду откровения.

– Злобная, – ответил я. – Может, и немного чокнутая. Она немного злобно-чокнутая.

Мистер Иошиока поставил чашку и наклонился вперед.

– Вчера я встретил эту женщину на лестнице. Сказал «Добрый день», а она – нет.

– А что она сказала?

– Кое-что мне предложила, но этого я повторять не стану. Злобная… сожалею, что приходится такое говорить, но да. Чокнутая… возможно. – Он наклонился еще сильнее. – Могу я поделиться этим с тобой, Иона Керк, но при условии, что ты никогда и нигде не повторишь мои слова?

Я поднял правую руку.

– Клянусь Богом.

– Лучшее слово, которое ее характеризует – опасная. В своей жизни я встречался с опасными людьми. Пожалуйста, поверь мне, встречался.

– Я вам верю, сэр.

– Если тебя заинтересовала Ева Адамс, сдержи свое любопытство. Он нее можно ждать только беды. Мы должны надеяться, что она уедет, никому не причинив вреда.

Я подумал о том, чтобы рассказать ему о моих встречах с этой женщиной, но тут же понял: если упоминать о ее угрозах, тогда придется сказать и о моем сне, в котором я видел ее мертвой и задушенной. После чего он мог прийти к не самому лестному для меня выводу: лучшее слово для описания меня – ку-ку. Поэтому ограничился всего лишь:

– Я думаю, возможно, она ведьма.

Он вскинул брови.

– Как необычно. С чего ты это взял?

– Иногда она просто… возникает.

– Что значит «возникает»?

– Вы понимаете, из воздуха. Появляется там, где ее быть не должно.

– Сам я этого не наблюдал.

Сказав слишком много, я поднялся и лишь добавил:

– Все это очень странно. В любом случае, если вы услышите наверху что-то непонятное… Я хочу сказать, что-то подозрительное.

– Я представляю себе, что могу услышать много подозрительного, Иона Керк. Но слушать не буду.

– Что? Не будете слушать? – Я не понимал, как такое может быть. – И вам все равно, даже если она замышляет что-то плохое?

– Мне не все равно. Но я не хочу навлекать на себя неприятности. На мою долю их выпало предостаточно. И даже больше.

– Тогда… ладно, конечно, – пробормотал я, когда он поднялся с дивана. – Спасибо за пирожные. И за чай. И за мед.