Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие (СИ) - Булаев Вадим
— Вижу. А чем это у вас так пахнет?
В кухне действительно носился аромат чего-то жареного, с лучком.
— Чебуреки готовила, — вскользь бросила домовая, взобравшись на табурет у окна и зачарованно глядя на изувеченную в драке вещицу. — В шкафу у холодильника возьми, если хочешь... Серёжа! Можно мне потрогать?
— Рискни.
Изучаемая гармошка не несла в себе ничего опасного — Иванов это чувствовал интуитивно. Напротив, казалась беззащитной, голой, словно стеснялась некрасивого внешнего вида и стыдилась обстоятельств знакомства.
Валяющиеся рядом осколки лишь усиливали придуманный разыгравшимся воображением эффект, превращая обычную дуделку для начинающих в красавицу, попавшую в страшную аварию и, причудами судьбы, сохранившую нетронутым лицо при полном увечии организма.
Дичайший диссонанс.
— Вкусно! — чавкая чебуреком, прервал трогательный момент чёрствый Швец, чем заработал резкий, недовольный Машин взгляд.
Глубоко вздохнув, домовая пальчиком прикоснулась к жёлтой пластмассе, замерла, слушая себя и свои ощущения.
— Тёплое.
Губная гармошка перекочевала с подноса на ладонь, удостоилась нежного поглаживания, прижалась к щёчке кицунэ.
Сергей обалдел. Машка, та самая, брезгливая Машка, поборница чистоты и гигиены, прижимает к своей ухоженной коже разломанную безделицу, напрочь позабыв о кровавых следах и едва не мурлыча от удовольствия. Магический наркотик, что ли?
Переживая, инспектор под чавканье торопливо приканчивающего второй чебурек друга, вырвал опасный инструмент у растерявшейся домохранительницы, а заодно решил проверить состояние её рассудка, провокационно ляпнув:
— Антон жирные руки о занавески вытирает!
— Что?!! — от праведного гнева домовой стены кухни завибрировали.
— Врёт! — перепугался сослуживец, замерев с чебуреком во рту. — Я вообще у холодильника стою!
Непонимающая, в чём подвох кицунэ повернулась к Сергею, красноречиво помалкивания в ожидании разъяснений.
— Машуль, я испугался, что тебя колдовством накрыло, — он для убедительности потряс зажатым в кулаке предметом. — Слишком ты довольной выглядела.
Настроившая на крутые разборки девушка недовольно посопела, но быстро успокоилась, укоризненно покачав головой.
— Оно такое... Сложно подобрать описание... Как пушистый котёнок без мамки. Доброе, ищет, кто приголубит.
Скромно дремавшая на подоконнике Мурка нервно дёрнула хвостом, здраво подозревая внезапную конкуренцию на должность домашней любимицы. Открыла глаза, пристально уставилась на хозяйку.
Чувствительная домовая поспешила взять её на руки, разбивая возникшие в кошачьей головке сомнения. Забормотала на ухо что-то ласковое, заставляющее громко, довольно урчать.
— Ну у тебя и ассоциативный ряд, — Серёга, наконец-то, переварил в сознании женское виденье разбитого вещдока. — Сиротка без матери... Ласки просит.
Неугомонный напарник и тут счёл нужным вмешаться, торопливо проглатывая остатки выпрошенного угощения:
— Маша — женщина. В ней природой заложен более широкий спектр эмоций. От вселенского счастья до неистовой истерики, а чаще всё и сразу. Или по очереди… Она ещё и домовая, по своей природе довольно близкая к колдовству. Если все эти качества сложить, то…
За это умствование он получил мастерское попадание полотенцем по физиономии, недовольное шипение сброшенной на пол Мурки и демонстративно захлопнутую дверцу шкафчика с вожделенными чебуреками.
— Обойдёшься! — припечатала Маша напоследок. — Меня, в моём доме — истеричкой обзывать?!
Во избежание конфликта Иванов призвал девушку-лисичку к порядку, громогласно потребовав всех разойтись по углам и, особо, тишины. Настала его очередь вдумчиво разбираться в хитросплетениях Силы с пластмассой.
— Мощное, приятное, без опасных эманаций, — комментировал Серёга процедуру изучения. — Я бы сказал, в некоторой степени полезное. При тактильном контакте хочется держать как можно дольше. Возможно, приносит определённую пользу здоровью, хотя за это не поручусь, особенно зная предысторию, — предмет вернулся на поднос. — Антон! Ты упоминал четверых нападавших, а предметов, о которых известно, три: гармошка, кружка и паровозик. Что с четвёртым?
Раздосадованный Машиной вспыльчивостью сослуживец уселся за стол, облизывая жирные от чебуреков пальцы.
— Сфоткал опись. Повезло, уголовное дело на столе лежало. В сейфе покопаться не успел, там бардак полный и забит он под завязку. Схватил, что поближе. У следователя постоянно кто-то находился, потому...
— Тоха!
— Лови, — призрак извлёк смартфон, перебросил фотографии напарнику.
Для удобства читали с ноутбука. Кроме упомянутых предметов, травмы наносились ещё куском окаменелой челюсти неизвестного животного.
— Кружка, паровозик, гармошка и обломок чьей-то пасти из ископаемого периода, — озвучил перечень Сергей, озабоченно почесывая затылок.
Реестр изъятых полуартефактов впечатлял. Собрать в одном месте более несовместимые вещи — это надо хорошенько постараться. Инспектор и представить не мог, что может их объединять или в чём скрытый смысл подборки.
Не могла и кицунэ, шёпотом повторяя названия из описи в ожидании некоего озарения, способного пролить свет на сложившуюся комбинацию бесполезных предметов.
Бесполезных... А в этом что-то было.
— Я, сдаётся мне, знаю, откуда эти штучки, — вдруг уверенно сказал Антон, потирая переносицу от умственного напряжения. — С блошиного рынка. Там дедок имеется, с коврика всякой чепухой торгует. Седенький, такой, щупленький, благообразный. Рядом с тёткой стоит, которая домашними пирожками промышляет. У него кусок челюсти и видел. По виду на коровью запчасть похож. Ещё, помню, переспрашивал, что это. Небольшой такой обломок, действительно окаменелый... У пенсионера вообще, ассортимент пестроватый: школьные линейки, блюдца, фотоаппарат «Юность», поплавок от погружного насоса, погоны ПВОшные, прочая дребедень. Всё в приличном состоянии, не у бомжей отжатое.
Вздёрнутые домиком брови Серёги выражали одобрение пополам с удивлением.
Блошиный рынок. Вполне, вполне... Швец обожал прогуливаться среди осколков былых времён, находя в этом занятии особенное удовольствие, сродни возвращению в давно ушедшую молодость. Шатался, приценивался, многое вертел в руках, с некоторыми продавцами даже здоровался, но ничего никогда не покупал, потому что не представлял, куда сносить купленное, и потому что на «блошке» все фанатично обожали наличные деньги. А доступ к ним у Антона по-прежнему отсутствовал.
Иванов, составляя компанию другу, тоже неоднократно прохаживался среди раритетов и рухляди, выслушивая ностальгические замечания о рюмках-рыбках, о том, сколько стоила нормальная, почти вечная по конструкции мясорубка, и почему в середине прошлого века обожали ставить в серванты фарфоровые статуэтки балерин.
Попадались среди советского и постсоветского наследия и занимательные вещи. К примеру, Сергея очень заинтересовал гранёный стакан, имеющий милую особенность — все грани находились внутри ёмкости, а не снаружи. Для чего это сделал производитель, почему — продавец ответить затруднялся.
«Стакан наизнанку вывернули, — поразился Антон, наощупь проверяя оптическую иллюзию. Уже с метрового расстояния тара казалась абсолютно привычной, без подвоха. — Ишь ты».
Сделка сорвалась из-за жадности торговца, заломившего за чудную ёмкость столько, что шуточная покупка превращалась в необоснованную трату.
Там же, на «блошином рынке», Иванов научился отличать матёрых барыг-старьёвщиков от скромных малоимущих, вынесших на продажу кусочки семейной памяти.
Последние всегда оттирались в самые дальние углы торговой площади, постоянно стеснялись зевак и покупателей, не могли толком сложить цену, озвучивая несусветные цифры, основанные на полном незнании рыночной конъюнктуры, или невнятно прося «назвать свою».
