Сергей Тепляков - Флешка

– Ты, Оскар Иванович, для меня теперь золотой человек… – ласково сказал Шрам Осинцеву под утро, когда тот проиграл последнее из одолженного у Шрама. – Ты не беспокойся, долг или отдашь, или отработаешь – я тебе такую возможность дам.

Какие возможности может дать Шрам, это Оскар знал хорошо, от этого волосы становились у него на голове дыбом, а печальные глаза делались совсем тоскливыми. «Да разве я гожусь для таких дел? – думал все же Осинцев. – Но тогда что?»..

Он подумал, не уснуть ли ему уж теперь до следующего утра, но прислушался к себе и понял, что не выйдет. Тогда он встал с постели и побрел в ванную.

Разные виды смерти представлялись ему – то он висел в петле на березе, а то на осине. Подумал мельком, не вскрыть ли вены (точно так, как подумал, не включить ли телевизор), но станки в квартире были только модные, с несколькими лезвиями, а резать себя ножом – Осинцев такого представить не мог. «Не дошел еще до ручки… – усмехнулся он. – Не дошел». Этаж был высокий, можно было и прыгнуть. Это утешило его. Он побрился и натер щеки дорогой туалетной водой. «Говорят, будто те, кто бросаются с высоты вниз, умирают в полете, от разрыва сердца… – подумал вдруг он. – Ну, хоть не башкой об асфальт». Он все-таки чувствовал, что не хватит ему на все это духу – отпереть балконную дверь, выйти, залезть на перила, и…

«Напиться что ли? – подумал он. – Тогда осмелею». Напиться стоило не только для этого, а еще хотя бы для того, чтобы время пошло быстрее.

Он вернулся в комнаты, открыл бар и уставился на бутылки. Выбрал, что покрепче и смешал коктейль, который, клялся придумавший его бармен, неминуемо сваливал с ног любого. Коктейль назывался «Ветеран» и делался просто: пол стакана водки на полстакана джина. Осинцев выпил. Адская смесь потекла по жилам и почти мгновенно ударила в голову. Осинцев смешал себе еще и снова выпил залпом. В голове помутнело. «Хорошо…» – неожиданно для себя подумал Осинцев.

Он давно жил, и знал, что иногда в самых тяжелых ситуациях – болезни, крайней усталости, тяжкого горя – вдруг приходит откуда-то ощущение, будто это все хорошо. Он называл это «гармония мира». Пытался объяснить – что же в этом хорошего – и не мог. Говорить об этом было неудобно – толком не объяснишь, не поймут.

Сейчас он тоже вдруг подумал – хорошо, все это хорошо. И то, что проиграл – хорошо, и то, что жизнь повисла на волоске – хорошо, и то, что он сам может перерезать этот волосок – просто замечательно.

– Что-то мою пулю долго отливают… – запел он негромко. – Что-то мою волюшку прячут, укрывают… Догони меня, догони меня… Камнем в сон-траву урони меня… Урони печаль, приложи печать… Пуля горяча, пуля горяча…

Он замолчал и посмотрел на свое отражение в стеклянной дверце бара.

– Ну что, старый картежник, допрыгался? – проговорил он и подняв стакан, поприветствовал свое отражение. – Говорил я тебе, не ходи на эту игру. Руки не те, голова не та. Ребята-то молодые, опасные, а из тебя уже песок сыпется… Ну что – по последней?

Он медленно, растягивая остававшиеся ему минуты, налил в стакан сначала из одной бутылки, потом из другой. Вышло до краев. Перемешал – опять же медленно, и чтобы не пролилось, и чтобы не торопиться. И медленно выпил, зная, что каждый глоток – это последний миг его жизни.

Потом он поставил стакан в бар и медленно, пошатываясь, пошел по квартире к балкону. «Записку написать? – подумалось ему. – И что я напишу? Плевать»..

Он уже почти дошел, когда позади зазвонил телефон. Можно было не обращать на него внимания, но Осинцев как-то даже обрадовался законной возможности пожить еще минутку или две. «Если Бог привел позвонить именно сейчас, значит, что-то он этим хотел сказать?» – подумал он.

Осинцев добрался до телефона и взял трубку.

– Добрый день, Оскар Иванович… – сказал ему голос. – Это Шрам.

– Какой же он добрый? – ответил Осинцев. – Смеетесь?

– Да бросьте… – сказал Шрам беззаботно. – Не в деньгах счастье. Сегодня проиграли, а завтра выиграли.

– Какое уж тут завтра… – проговорил тоскливо Осинцев.

– А вы что же там, Оскар Иванович, вешаетесь? – с участливым любопытством спросил Шрам.

– Ага… – усмехнулся Осинцев. – Только веревка рвется.

– Старинная примета – если веревка порвалась, то милуют… – сказал Шрам.

– Я вас милую.

Осинцев задохнулся и не нашел, что сказать.

– Только сделаете одно дело, и – свободны… – сказал Шрам.

– Что за дело? – спросил Осинцев.

– Приезжайте ко мне – я все объясню… – сказал Шрам, называл адрес и положил трубку.

Осинцев изможденно прислонился к стене, на глазах делаясь дряхлым усталым старичком…

3

– Ты попроще-то ничего купить не мог?

– спросил Матвея Алферова Андрей Каменев, обходя огромный белый «Хаммер».

– Ездить так ездить! – довольно сказал Алферов. Вчера Жанна велела ему быстро купить большие, прочные машины с высокой проходимостью, дала банковскую карту и сказала, что цена значения не имеет. Ну вот он и купил…

– А что? Мне нравится! – сказала Жанна, тоже стоявшая здесь.

– А то, что «Хаммеров» два, тебе тоже нравится? – спросил Каменев.

– Андрей, деньги не мои, казенные, так что какая разница? К тому же, если хочешь, после поездки какой-нибудь из этих «Хаммеров» останется тебе… – сказала Жанна.

Каменев поперхнулся.

– Теперь они нравятся тебе больше? – не скрывая ехидства, спросила Жанна.

– Жанна Вадимовна… – осторожно заговорил Алферов. – Раз уж вы такими подарками бросаетесь, так, может, белый «Хаммер» вы оставите за мной?

– Ого! – сказала Жанна, скользнув взглядом по круглому алферовскому лицу. – Не теряешься. А, ну ты же налоговик, хватательный рефлекс на высоте. Ну, пусть будет так…

Алферов ухмыльнулся. «Твою мать! – подумал он. – Во дуркует баба!». Его обычная жадность боролась сейчас с его гордостью, которая у него все же имелась. Однако гордость была у Алферова малотренированным чувством и скоро оказалась на лопатках.

«Хаммеры» он купил из своей привычки покупать все самое дорогое. Выражения лиц продавцов в салоне грели его душу (он догадывался, что они будут греть его теперь всю жизнь – вряд ли, признавался себе Алферов, будет что-то еще круче покупки двух «Хаммеров» разом). Одна из сотрудниц салона тут же готова была с ним уехать. Он этого не пропустил – договорился заехать за ней вечерком.

Жанне и правда было все равно. Деньги не имели значения – потому что, похоже, теперь уже все не имело значения. Когда она после поездки в Кулешовку позвонила Шуркову, то сразу поняла – что-то не так. Операция вышла на финишную прямую, и прежде, еще два-три дня назад, Шурков, чтобы решить все быстро, прислал бы за ней боевые вертолеты. Тут он начал расспрашивать ее о том, что за люди были нападавшие, как выглядели, что говорили, чего хотели. Жанна ответила, что так и не поняла. У налетчиков, кроме обреза, были при себе еще только ножи. Больше Громовы ничего при них не нашли, ни денег, ни документов. Жанну это насторожило – вряд ли деревенские налетчики будут перед разборкой чистить карманы. Об этом Жанна тоже сказала. После этого в трубке повисло неприятно удивившее ее тягостное молчание.