Лорен Бьюкес - Сияющие

Узкие, костлявые плечи женщины, словно шалью, укутаны пальто – в темных пятнах, на три размера больше нужного. Из плотной шерсти. Видно, что теплое. Он уже знает, что отнимет его у нее, как вдруг понимает, что женщина слепая. У нее нет глаз. Изо рта воняет капустой и гнилыми зубами. Она протягивает руку и дотрагивается до него.

– Что случилось? – спрашивает она. – Почему кричат?

– Бешеная собака. Они гонятся за ней. Вам лучше вернуться в дом, мэм.

Он мог бы просто сорвать с нее пальто и уйти. Но она может закричать и начать драться. Женщина хватает его за рубашку:

– Это ты, Бартек?

– Нет, мэм. Не я. – Он пытается разжать ее пальцы.

Ее голос становится визгливым и громким. Такой привлекает внимание.

– Нет, это должен быть ты. Он говорил, что ты придешь. – В ее голосе слышны истерические нотки. – Он говорил, что…

– Ш-ш-ш-ш, все хорошо.

Как-то совершенно легко он хватает ее за горло и всем телом крепко прижимает к стене. «Просто чтобы она замолчала», – говорит он себе. Дышать со сдавленным горлом трудно. Она широко открывает рот в попытке заглотить побольше воздуха. Глаза начинают вылезать из орбит. В ответ усиливаются спазмы пищевода. Руки выкручивают его рубашку, словно по привычке выжимают белье, а потом цыплячьи пальцы расслабляются, и старуха сползает по стене. Он опускается вместе с ней, аккуратно усаживает ее на песок и медленно снимает пальто.

Из халупы на него смотрит малыш. У него такие большие глаза, что кажется, в них тонешь. «Чего уставился?» – шипит Харпер мальчишке, просовывая руки в рукава пальто. Оно очень велико, но это неважно. В кармане что-то звякает. Может, повезло, и там немного мелочи? На самом деле повезло по-крупному.

– Иди в дом и принеси матери воды. Ей что-то нехорошо.

Мальчик смотрит, не отрываясь, а потом, не сводя с него глаз, открывает рот и кричит диким криком. У него в руках чертов фонарь. Лучик света падает на порог и перескакивает на лежащую женщину. А Харпер уже бежит. Один из подельничков Клейтона – а может, самозваный мэр собственной персоной – кричит: «Сюда!» – и преследователи всем стадом устремляются в направлении его бегства.

Он лавирует между лачугами и палатками, так близко и беспорядочно нагроможденными, что между ними и тачку не провести. «У мухи и то мозгов больше», – проносится в голове мысль, и он резко сворачивает по направлению к улице Рэндольф.

Однако он оказался совершенно не готов к тому, что люди могут вести себя как термиты. Попадает ногой на брезент и тут же проваливается в яму. Размером она с ящик из-под пианино, но гораздо глубже; по всей вероятности, кто-то собирался здесь обустраиваться, вот и прикрыл сверху от дождя.

Приземляется он грузно, задев левой пяткой край деревянного настила так, что тот с хрустом откалывается. В результате он всем телом наваливается на угол импровизированной плиты, который приходится как раз под ребро. От удара его грудная клетка чуть не взрывается. Ощущение такое, словно икру ноги прошила пуля, хотя выстрела не было. Харпер сдерживает дыхание, чтобы не закричать от боли, а тут еще брезент обрушивается сверху, и он барахтается в нем, ловя воздух широко открытым ртом.

Они так и находят его – отчаянно барахтающимся в брезенте и на чем свет стоит проклинающим сукина сына, полного придурка, который не удосужился смастерить мало-мальски приличную халупу. Отверстие наверху быстро заполняется грозными силуэтами людей на фоне ослепляющего света фонариков.

– Никто не смеет за здорово живешь являться сюда и делать все что вздумается, – вещает Клейтон как на проповеди.

Харпер наконец может перевести дух. Каждый вдох отдает резким жжением в боку. Ребро точно сломано, а с ногой еще хуже.

– Ты должен уважать своих соседей, а соседи должны уважать тебя, – назидательно продолжает Клейтон. Оседлал своего конька, как на собраниях, повторяет одно и то же – что нужно очень постараться и проявлять уважение к делам соседей. Всем известно, как заканчиваются эти дела: приезжают блюстители порядка и развешивают по округе уведомления о необходимости освободить помещения в течение недели.

– Трудновато проявлять уважение, когда ты уже неживой. – Смех Харпера больше похож на хрип, живот скручивает от боли. Интересно, у них есть обрезы и ружья? Нет, вряд ли. Тут один из фонариков метнулся в сторону, и он успевает разглядеть в их руках молотки и обрезки труб. Новый приступ спазма в животе. – Вы должны передать меня в руки правосудия, – хочет надеяться Харпер.

– Вот уж нет! Мы теперь сами разберемся. – Клейтон машет фонариком. – Вытаскивайте его, парни! А то скоро вернется китаец Энг и расстроится, что его яму занял какой-то отброс.

Спасение приходит неожиданно – из-за горизонта, сразу за мостом. Клейтонские головорезы прилаживаются, чтобы лучше спуститься, но начинается дождь – твердыми обжигающе-холодными каплями. И доносятся крики: «Полиция! Облава!»

Клейтон оборачивается, чтобы посоветоваться со своей бандой. Размахивая руками и звякая железками, они больше похожи на стаю обезьян. Вдруг всполох огня освещает небо, запах дождя смешивается с запахом гари, положив конец бурному обсуждению.

– А ну-ка, прекратить! – доносится окрик со стороны улицы Рэндольф. Потом чей-то визг: – У них бензин!

– Чего ждете? – спрашивает Харпер. Его голос хорошо различим даже под барабанной дробью дождя и усиливающимися криками.

– Не думай свалить, – грозит ему Клейтон обрезом трубы, но его банда растворяется в пелене дождя. – Мы с тобой еще не закончили.

Не обращая внимания на скрежет в груди, Харпер приподнимается на локтях. Он наклоняется вперед и хватается за брезент, который с другой стороны держится на гвоздях; подтягивается на нем, каждую секунду опасаясь, что случится непоправимое. Однако ткань выдерживает.

Сверху, через шум толчеи и потасовки, доносится командирский голос мэра, обращающегося к невидимым оппонентам: «А у вас есть постановление суда? Вы что же, думаете, можно запросто являться сюда и поджигать наши дома? Мы и так все потеряли!»

Харпер хватает какой-то сверток, кладет его на перевернувшуюся плиту и, опершись на нее здоровой ногой, подтягивается наверх. Поврежденной ударяется о грязную стену так больно, что едва не теряет сознание. Его рвет вязкой слюной и кровавой слизью. Он успевает ухватиться за брезент и крепко зажмуривается, пережидая, когда черные пятна устанут плясать перед глазами, и он снова сможет различать предметы.

Крики растворяются в шуме дождя. Нужно торопиться. Перехватывая руки, он, словно по канату, подтягивается по грязной, скользкой парусине. Еще год назад он не смог бы этого сделать. Но последние три месяца без продыху вгонял металлические заклепки в мост Трайборо в Нью-Йорке, и теперь в его руках силы не меньше, чем у орангутана на сельской ярмарке, у всех на глазах разламывающего арбуз надвое голыми руками.