Анатомия - Владислав Март
В моём кабинете царствовал компьютер, вся жизнь вертелась вокруг него. Столы стояли так чтобы одному только ему было удобно или в крайнем случае его продолжению — принтеру. Шкафы смиренно пустовали так как всё было внутри вычислительной машины. Стены держали только листки со списком «горячих» клавиш и несколько распечатанных инструкций из самого Интернета. Была ещё карта области с отметкой районных моргов, но она уже грустила от своей ненужности в присутствии компьютера. Солнце входило так чтобы не мешать смотреть в экран, а заходило так чтобы не нагревать системный блок. Кактус на подоконнике и тот, служил компьютеру, снижая его радиацию. Я сильно сомневался в этом, но решил пока не разрушать традицию, не ссориться с коллективом. Кактус мне поставила Тамара. Она же хотела подарить мне защитный экран для монитора, но ей всё было некогда зайти в специальный магазин. Скорее она опасалась магазинов компьютеров. Неподвластен вычислительной машине был только диван. Тяжёлый и широкий, так что ноги торчали в воздухе и не доставали пола, он идеально подходил для отдыха и сна. Представлял собой антипод всей той суеты, которой был наполнен наш дом-член.
Санитары были в нём как незрелые формы лейкоцитов, такие наглые смелые и палочко-ядерные. Они разрушали тишину, таскали туда-сюда трупы, убирали в залах, стучали по вентиляторам и слушали музыку, когда зашивали животы после вскрытия. Ещё они без конца курили и разговаривали о женщинах. Создавалось впечатление, что мы работаем с четырьмя маньяками, которые соревновались между собой. Особым шиком у них считался утренний рассказ о том, как накануне они посидели с незнакомой до этого дамой, в кафе-мороженое на четыре рубля, а потом получили с неё воспоминаний на четыреста. Не последнее место в их успехе у подобных дам занимали рассказы о работе в морге, в качестве незрелой формы лейкоцита. Отличались санитары крупным ростом, сломанными носами и мутным прошлым. Объединяла их и стрёмная музыка, которую они включали в залах после окончания работы эксперта, когда гасили вентилятор и брали свои грубые изогнутые иглы и толстую нить. Потроха трупов возвращались в объединённую вскрытием грудно-брюшную полость, включая мозг, лёгкие, печень и всё, что имелось в зависимости от степени разложения. Поверх этого барахла сразу сквозь все слои мышц, фасций и кожи, грубой нитью санитар зашивал гигантский разрез. Музыка начинала звучать именно тогда. Тамара и я уже садились за свои печатные устройства и до нас доносился сегодняшний выбор санитаров. Их огромные кассетные магнитофоны дарили нам новинки или бессмертную классику популярной эстрады. У них имелся невыраженный крен в шансон и ресторанный стиль, но не настолько явный чтобы слышать пахабщину про ментов или нецензурную лексику.
По сравнению с санитарами, мы, судебно-медицинские эксперты, скорее были нейтрофилами. Состоявшимися специализированными клетками этого пещеристого вместилища, что выполняли свои медленные и сложные функции выделяя всяческие отходы и полезные вещества. Под ними я понимаю стопки напечатанных листов со схемами и рисунками, доведёнными до стандартного вида. На специальных типографских шаблонах мы с Тамарой отмечали крестиками места переломов рёбер, позвонков, входные и выходные отверстия пуль, места приложения тупого и острого предметов. Мы заполняли кроссворд. Седьмое ребро по средне-ключичной линии, пятое по подмышечной. Получившиеся нелепые комиксы и сканворды дополняли печатные протоколы. Особым искусством было не писать лишнего. Нейтрофил не делает чужой работы, у нейтрофила есть конкретное задание. Вопросы прокурора полностью определяли содержание листов за исключением того, что сначала шёл протокол вскрытия детальный до граней разумного. Только в нём было место творчеству. Дальнейшее — исключительно ответы на вопросы, два из которых всегда были одинаковыми. Причина смерти и время наступления смерти. Остальные зависели от обстоятельств, мозгового напряжения наших коллег и их степени адекватности. Создание протокола открывало вторую половину дня на втором этаже после первой с работой внизу у каменного стола с неблестящим умывальником. С Тамарой мы трудились почти одинаковыми сегментоядерными нейтрофилами. Отличия в течение рабочего дня были невелики. Я сам вскрывал пилой свои черепа, за неё делали санитары, женщина всё же. Она курила прямо у печатной машинки, я — боролся чтобы ни мой кабинет, ни бывший кабинет Платоныча, ни коридор не превращались в курилку. Тамара была пенсионеркой, я — подавал надежды работать здесь долгие годы. Вот и вся разница.
Битву против курения я неизменно проигрывал, когда к нам заходил заведующий. Он полуложился на мой диван и начинал курить. Вместо пепельницы он брал Уголовный кодекс и крошил сигареты прямо на его толстую синюю обложку. В его кабинете я никогда не был. То была оббитая дерматином для утепления дверь между раздевалкой сауны и архивом. Вероятно, за ней ничего и не было, потому что заведующий бесконечно бродил по нашим с Тамарой кабинетам, коридору или уезжал в центр города чтобы бродить там в Бюро экспертизы живых лиц. В кабинет начальника ни вёл ни один провод, у него не звонил телефон и он приходил на перекус к Тамаре. Чем занимался заведующий я не полностью понимал. Зависти к нему не было поскольку он производил впечатление ещё одной клетки выросшей где-то здесь, возможно лимфоцита, пролезающего во все локации по своим микролимфатическим путям. Функцией его была защита нас от начальства и борзой манеры вести дела у прокурорских работников. Лимфоцит справлялся и наш кровоток продолжался. Нос заведующего заглядывавшего в залы № 2 или № 3 во время вскрытий никогда не пролезал полностью. Он был доволен уже тем, что мы при деле.
Выше коридора второго этажа был чердак. Большое неровное помещение без особенного деления на секции, со слегка влажными покатыми стенами. Мочевой пузырь. Мы поднимались сюда редко. Обычно только за стремянкой и флагами,
