Право на месть - Ирина Омельченко
— Да. — Я покосился на индикатор батареи. Он мерцал, требуя экстренной зарядки. — Буду ждать.
— До свидания, сэр.
Ну вот, теперь я привязан к устройству, а оно требует есть.
Сидеть в четырех стенах не улыбалось. Вышел на улицу и задумался куда податься. Снова накрапывал дождь. Потоптался в сомнениях. Проводил взглядом проехавший мимо патруль. Закрыл дверь и пока еще был жив визор, набрал номер Лилии Деверо.
— Слушаю. — Стоило мне услышать ее хриплый голос, как снова захотелось курить. Видео она не включала, а жаль. Смотреть на женщину было приятно.
— Вы соврали мне, Лилия. — Я старался говорить холодно, а не обиженно. — Нужно встретиться.
Минутная заминка. Я явно позвонил не вовремя.
— Студия. Через час.
Только прервав звонок задумался над тем, что ни разу (ни разу!) за сегодняшний день не подумал о Данте Доу. Точнее о носителе его памяти.
И накатило. Ведь парнишка слеп и совершенно беззащитен. Со вчерашнего дня заперт в студии совершенно один. Без идентификационного чипа, без доступа к умному дому. Без возможности включить бытовую технику или спуститься на лифте, выйти из здания.
Второй день без еды. О визоре ты думаешь, Ван, а о людях нет!
Уязвим в помещении, куда может проникнуть любой, ранее бывавший там человек. Человек из списка. Убийца.
— Да вашу ж мать! — Чертыхнулся и быстрым шагом направился в сторону молодежных кварталов. Знаю там один недорогой кафетерий с едой на вынос. Кажется, у них было детское меню, ну или чем его кормить, а? Стоит признать, Ван, ты совершенно не знаешь как обращаться с ее слепым братом. Впрочем, сейчас он художник Данте Доу…
Доу. Данте Доу. Что-то засело в памяти как заноза. Перекатывалось на языке. Какая-то мысль, лежащая на поверхности, прямо на виду. Я попытался сосредоточится, вытащить ее, ухватить за хвост. Но лишь зазевался и наступил в лужу. Запрыгал на сухой ноге, проклиная вся и всех.
Почему-то наибольшее количество проклятий я традиционно посылаю Доку. Он точно виноват во всех моих бедах.
Данте Доу
Шаг. Скрип. Шелест. Какое-то время я пытался сохранить спокойствие. Делал вид, что все нормально. Нормально. Все хорошо. Темнота сжималась вокруг плотным коконом, но не давала ощущения безопасности. Давила неопределенностью. Пугала запахами краски, растворителя и пота.
Перестал рисовать. Добрел до бара. Ощупал равнодушные бока закупоренных бутылок. Нашел и нагрел в непослушных пальцах пузатую емкость с отворачиваемой крышкой. Хотел поставить обратно, но передумал и резким движением отвинтил колпачок, припал к горлышку и сделала крупный глоток. Закашлялся. Сладко.
Масляная густая жидкость потекла по горлу. Облизал губы. Шоколад.
Не отпуская бутылки из рук, побрел обратно к мольберту. Налетел на столик с палитрой, ударился и чуть не опрокинул краски. По студии я теперь перемещался осторожными мелкими шажками. Предметы играли со мной в прядки, пропадая и появляясь то здесь, то там. Возможно кто-то ходит рядом, невидимый, бестелесный, и постоянно переставляет их? От этой мысли стало не по себе.
Будь я зрячим, я бы обвел глазами студию. Убедился, что один и успокоился. Я бы ушел в написание картин, растворился бы в мире цвета и полутонов. Отвлекся на наложение аккуратных мазков, нежное прикосновение щетины к холсту. И даже — даже! — будь я снова не один, я бы принял это. Опять. Как тогда. Среди красоты и красок не страшно умирать.
Но он отнял у меня все. Даже это.
Теперь, в темноте, страх переполняет тело. Врывается в сознание смехом и голосами из окна. Жужжанием лифтового подъемника, шорохом за спиной. Чужим дыханием. Чужими шагами.
Я раз за разом вспоминаю как смотрел в его глаза. Злые. Безумные. Одержимые.
Тогда я нашел в себе спокойствие принять эту боль. Как наказание за прошлый грех. Как расплату за содеянное. Мое персональное распятие.
Но сейчас спокойствие не приходило. Лифт снова двинулся и остановился на этаже. Створки разошлись. Послышались шаги, быстрые, торопливые. А я пытался и не мог настроиться. Не мог смириться. В голове пульсирующей болью билась лишь жалкая мысль: «Я не хочу умирать!»
Ван Хэвен
Чувство, похожее на вину, захлестнуло меня. Мальчишка сидел на полу у мольберта, прижимая к себе початую бутылку «Мозарта». Сгорбившийся, несчастный, с пустыми глазами, смотрящими в никуда. На его лице застыло выражение отчаянья и ужаса. «Ну ты и козел, Ван!», — подумал, а вслух сказал: «Это я».
Подошел. Сел рядом. Ободрительно похлопал по руке. Он не одернул ее, и это было хорошо. Но ничего не ответил и не шелохнулся, и это было уже плохо. В отсутствии реакции мне почудилась обреченность приговоренного. «Не волнуйтесь, детектив, я ничего с собой не сделаю», — так он сказал?
Не волнуйтесь, как же. Определенно с парнишкой не все в порядке.
Мысленно ругая себя на все лады, открыл пакет с блестящей наклейкой радостного карапуза. Зацепил одну из сосисок-осьминожек и сунул парню в рот. Тот покорно ел с моих рук, и веселые рожицы фирменных шпажек, казалось, издевательски смеялись мне в лицо. Дурацкая ситуация.
Когда с сосисками было покончено, я извлек из пакета заботливо упакованную салфетку и бережно вытер его губы, подбородок и по-детски гладкие щеки. На сестру похож, да. Только выглядит младше и глаза пустые, черные. Парнишка замер, позволяя мне ухаживать за собой, как за больным, а затем снова пригубил ликер прямо из горла. Линия губ, перепачканная шоколадным напитком, сжалась до тонкой полосы.
Мне показалось, он хочет что-то спросить. Или сказать. Или попросить. И я первым прервал мучительное молчание.
— Я слушаю тебя. — Снова на «ты», будто это условие помощи. Обычно я не такой упертый. Наверное.
Он замялся, но заговорил. Вот так, Ван, стоило бросить подопечного на день, и он «созрел» для просьбы.
— Картина… передайте ей… это… прощание…
Картина? Бросил быстрый взгляд на мольберт: новая картина ДиДи представляла собой мешанину абстрактных пятен. Не то. Роуз радовалась, что она обещана ей.
Перевел взгляд на незаконченный натюрморт рядом — тоже мимо. Лимон и полынь, это для Лилии, так и останется незаконченной. И безошибочно остановил выбор на вскрытой упаковке холста с рыжим котом. Вот она. Значит тоже подарок. Все-таки решился.
— Кому?
— Видимо той девице, что выскочила отсюда утром. Мы столкнулись. Она очень злилась. — Хриплый голос сзади ответил за Данте и разрушил то хрупкое равновесие, что возникло между нами.
Я цыкнул раздраженно. Обернулся и сделал жест Лилии, чтобы молчала и не вмешивалась. Она дернула плечом и уехала на лифте. Судя по звуку — на крышу. Курить.
Возвращаюсь к Данте.
— Как зовут девушку? — Ни
