Девушка с картины - Кэрри Баррет
Если бы Беатрис смирилась.
Она приехала в офис вечером, когда Эдвин собирался уходить, шла за ним по улице, умоляя освободить от ненавистных уз брака. Говорила о любви. Угрожала, что ворвется в его дом и все расскажет жене. Эдвин встречал девушку в Брайтоне. Она была похожа на привидение Банко15. Пряталась за углами, часами караулила возле офиса, заглядывала в окна. Преследовала его жену, когда та выходила встретиться с подругой. Все это, мягко говоря, раздражало.
Наконец, Эдвин решился перейти к действиям. Однажды утром, когда Беатрис ждала его возле офиса, он почувствовал леденящую кровь бешенство.
— Эдвин, — с отчаянием в голосе обратилась она к нему. — Эдвин, дорогой, пожалуйста…
Он смотрел на исхудавшую, бледную, с впалыми щеками любовницу.
— Беатрис, — ответил он. — Моя дорогая. Моя единственная настоящая любовь.
Девушка разрыдалась:
— О, Эдвин. Я знала. Ты любишь. Я чувствовала.
Мужчина взял ее под локоть.
— Пойдем к твоему мужу и все ему объясним.
И лишь когда они добрались до склада Уолтера Джеймса, Эдвин дал выход своей холодной ярости.
— Твоя жена, — прошипел он Джеймсу, который отшатнулся перед гневным лицом Эдвина, — разрушает мою жизнь. Она сумасшедшая. Душевнобольная. Она мучает меня и мою дорогую жену, которая заболела от всего этого. Запри ее для своего же блага.
Джеймс пробормотал извинения, в то время как Беатрис рыдала, сидя на полу, заваленном опилками, в окружении рабочих, которые пялились на нее во все глаза.
На следующий день она бросилась с Западного причала и утонула.
Фрэнсис восприняла эту новость без драматизма, лишь задержала свой взгляд на муже, когда ее отец объяснил, что вины Эдвина в том нет, а Беатрис была безумной, помешанной на Эдвине, без взаимных чувств. После жена попросила переехать куда-нибудь, в тихое место, подальше от людей и сплетен, сказав, что не может больше оставаться в этом доме с потрясающим видом на Западный причал.
Вскоре отец Фрэнсис умер, оставив семейную фирму в умелых руках Эдвина. Больше в Брайтоне их ничего не удерживало. Вот так они оказались в тихой и уютной «Зеленой Цапле». Фрэнсис, казалось, успокоилась и выглядела, если не счастливой, то умиротворённой. А Эдвин, встретив Вайолет, нашел для себя очередное развлечение.
Глава 25
1855
Вайолет
Я никогда не была так счастлива или несчастлива одновременно. Лежа на кровати, проигрывала каждое слово, сказанное Эдвину. Вспоминала мельчайшие подробности его внешности, походки, его руки на моем лице при поцелуе. Почему, ну почему он больше не целовал меня? Казалось, я умру от страданий.
Эдвин был женат. Ужасная реальность, которую не изменить. Возможно, именно по этой причине он не прикасался ко мне. Мне стало очень жаль его, застрявшего в ловушке брака без любви, вынужденного проживать свои дни в компании скучной жены. Он так благороден! Так верен супружеству, что отвергает наши сильные чувства, борется с ними. И все ради брака, который не приносит счастья.
Я влюбилась в Эдвина. В этом не было сомнений. Признаться, мои познания о любви были неглубокими. У меня не было подруг, с которыми можно обсуждать такие вещи. Я бы никогда не стала делиться с Мэйбел, мне было стыдно, хотя и знала, что она встречалась с парнем из деревни и, наверное, дала бы мне парочку советов.
Интересно, а отец с матерью испытывали такие же чувства друг к другу? Вызывали поцелуи папы у мамы те эмоции, что переживала я от ласк Эдвина, когда бросало то в жар, то в холод? Маловероятно. Отец не прикасался ко мне, даже когда я была маленькой. Никогда не обнимал и не целовал. Представить трудно, что он был ласков с мамой. Я не припомню их наедине.
О маме вообще были скудные воспоминания, скорее я помнила свои ощущения рядом с ней: ее запах, мягкость кожи, объятия. В отличие от отца, мама была нежной и ласковой, а еще застенчивой. Поэтому, наверное, они решили обосноваться в Сассексе, хотя работа отца охватывала всю Англию. Я не помню, чтобы мама ходила на танцы или сопровождала отца в поездках. Вместо этого она оставалась со мной, брала на прогулку по пляжу, хвалила мои рисунки на грифельной ученической доске.
Мне было пять, когда ее не стало. Перед смертью маму мучила лихорадка из-за малыша внутри нее, как сказала наша экономка Бетси. Я ненавидела этого ребенка.
Однажды ночью меня разбудили мамины крики и топот на лестнице. Испугавшись, я опустилась на колени возле окна и выглянула на улицу. К нашему дому приближался всадник. Как выяснилось позже — доктор. Но кем бы он ни был, я догадалась: ночной визит — не к добру.
Утром в доме царила тишина. Я в ночной рубашке и босиком спустилась в гостиную, где Бетси, плача, завешивала окна тяжелыми шторами. Увидев меня, она так крепко прижала мою голову к себе, что я почувствовала ее слезы, капающие на мои спутанные ото сна, кудряшки.
— Твоя мама ушла, — говорила Бетси, всхлипывая. — Твоя мама и малыш.
Я заморгала, ничего не понимая.
Позже пришла к папе, который сидел в кожаном кресле у окна своего кабинета и смотрел на море. Испуганная, я чувствовала себя одинокой и потерянной. Мне захотелось взобраться к нему на колени, прижаться к его груди, чтобы он успокоил меня и сказал, что все будет хорошо. Услышать, что я в безопасности, и он не бросит меня, как это сделала мать. Но отец даже не посмотрел в мою сторону. Лишь сердито бросил:
— Ты поживешь с дядей Алистером и тетей Герт.
Я хотела возразить. Я любила мамину сестру тетю Герт, но боялась дядюшку Алистера, который разговаривал с незнакомым шотландским акцентом и щекотал усами. И я терпеть не могла кузена Питера. Он щипал и дразнил меня. Но сжатые губы папы заставили меня передумать. Было ясно, что я поеду к родственникам, хочу этого или нет.
Я прожила несколько месяцев с Алистером и Герт в их продуваемом всеми ветрами доме в Танбридж-Уэлс. Потом дядю отправили в Индию. Папа не хотел, чтобы я уезжала с ними. И хотя мне уже купили билет и подтвердили место на корабле, он решил, что дочь останется с ним. Я вернулась в отчий дом, где Бетси ухаживала за мной, а вереница несчастных гувернанток бессистемно обучала школьным премудростям.
Я мечтала пойти в школу, но отец велел обучаться дома. Поэтому
