Тайная сторона Игры - Василий Павлович Щепетнёв
— Где он живет, инженер Оленев?
— У него маленькое именьице под Тулой. Было. В нем и жил. В Москве Оленев случался наездами, останавливался исключительно в «Лувре», но еще снимал где-то помещение под мастерскую. Где — не знаю. Сам он шутил, что место сие священно для каждого ученого человека. Шутки я не понял.
— А в последний свой приезд? Сейчас? В «Лувре» становиться ему было бы мудрено…
— Он говорил, что встретил знакомого на краю земли, там и приютили. Тоже шутил. Или просто не хотел говорить.
— А ваш адрес он дал — зачем?
— На край земли адресовать как-то неудобно.
— И много ль людей пришло по объявлению?
— Я обязан отвечать?
— Полагаю, обязаны.
— Чека?
— Московский уголовный сыск.
— Уголовный? Простите, не могу понять, что уголовного в том, чтобы переместить из Москвы на Марс письмо или посылочку. Впрочем, это отвлеченные суждения. Отвечаю: поскольку объявление опубликовано не было, не было и обратившихся по объявлению людей. Вы — первые.
— Хорошо. Тогда второй вопрос: а не по объявлению люди приходили? По поводу Оленева?
Гроцкий, не задумываясь, ответил:
— Приходили. Передали два пакета. По фунту каждый. Что было внутри — понятия не имею. Передал Оленеву вчера вечером.
— Значит, вы его видели — вчера вечером, — заключил Арехин.
— Разумеется, — согласился Гроцкий. — Он зашел, забрал пакеты, сказал, что у него остались кое-какие дела и ушел — за час до полуночи. Больше я его не видел.
— Отчего же вы уверены, что он далеко?
Гроцкий покачал головой.
— Я не уверен. Я только предполагаю.
— Вы считаете, что Оленев действительно мог переместиться на Марс?
— Не знаю. Аэропланы, газы, радио… Почему бы и не Марс? Удивительно, но мало ли удивительных событий происходит вокруг?
— Спорить не буду. Но скажите, каков он из себя Оленев?
— Обыкновенный… На полвершка выше вас, пожалуй. Худой. Блондин. Глаза голубые. В последний раз я видел его в офицерской форме, без погон.
— А особые приметы? То, что выделило бы его из толпы?
— Из сегодняшней толпы? — уточнил Гроцкий.
— Толпа всегда толпа.
— Здесь можно поспорить, но… Внешне — ничем, пожалуй. Разве что взгляд у него прежний. Взгляд уверенного, спокойного человека.
Арехин, записывающий в блокнот опрос Гроцкого, записал и эти слова. Потом блокнот закрыл, карандаш уложил в футляр, и все богатство спрятал во внутренний карман пальто, посмотрел внимательно на Гроцкого.
— Позвольте поблагодарить вас за содействие.
— Рад, если сумел помочь вам, хотя, право, но знаю, чем.
Гроцкий хотел проводить гостей до порога, но Арехин остановил хозяина:
— Мы еще не уходим.
— Хотите опросить других жильцов?
— Именно. Вдруг чего и скажут.
Но другие жильцы надежд не оправдали. Одних не было дома, другие были, но ничего не знали, и знать не хотели, третьи хотели, но все-таки не знали. Одна Екатерина Шереметьева, пяти лет от роду, сказала, что от ночного дяди пахло ветром, но каким ветром, уточнить затруднилась. Ищи ветра в поле!
А искать нужно.
Арехин, однако, в поле не спешил. Зачем в поле, когда есть куда более точный адрес: на краю земли.
Так он и сказал тезке Он.
— Но это ж далеко, — ответил Орехин.
— Как считать. Край земли — он же начало, не так ли?
— Не знаю.
— Давайте допустим, что так. Значит, нам нужно туда, где земля начинается.
— Начинается, кончается — все рано, это слишком далеко.
— Нет, отнюдь, Александр. Мой гувернер мистер Харрис учил меня в детстве патриотическому стишку:
Каждый знает, что земля
Начинается с Кремля
Ну, а если и не знает,
Так узнает от меня.
— Я без этих… гувернеров рос, — ответил Орехин. — Драть драли, а стихам не учили. Потому про Кремль сказать ничего не могу.
— А говорить и не нужно. Просто поедем, да посмотрим.
— В Кремль?
— Именно. Только не сразу. Анатолия Васильевича сначала нужно подготовить.
— Анатолия Васильевича?
— Наркома Луначарского.
Путь к Луначарскому лежал через МУС.
Арехин доложил товарищу Оболикшто о предпринятых шагах.
Весть о находке бриллиантов обрадовала начальника. «Согнала грусть с высокого чела жужжащая над розою пчела» — пришел на ум очередной стишок гувернера.
Оболикшто начал звонить в Кремль, и спустя четверть часа уже разговаривал с наркомом просвещения.
— Да, Анатолий Васильевич. Отыскали, Анатолий Васильевич — ожерелье и сережки. Конечно, орлы, Анатолий Васильевич. Да-да, наилучших, Анатолий Васильевич. Именно он, Анатолий Васильевич. Прямо сейчас и привезу, Анатолий Васильевич. Ему поручить? Так точно, Анатолий Васильевич. Передать трубку? Слушаюсь, Анатолий Васильевич, — он протянул трубку Арехину.
Тот не говорил, только слушал, потом молча повесил трубку.
Разговор закончился, но товарищ Оболикшто еще минут пять смотрел на телефонный аппарат, словно ждал — сейчас с ним опять будет говорить Кремль.
Не дождался.
— Вам велено, — сказал он, стараясь удержать досаду, — лично доставить товарищу наркому найденный вещи. Под вашу полную ответственность.
— Лично, так лично. На квартиру?
— Вы сами разберетесь, на квартиру ли, в наркомат или еще куда. Главное — передать только товарищу Луначарскому и никому более. Понятно?
— Понятно, что ж непонятного…
А вот Орехину было непонятно. Видно же — от радости перешел вдруг товарищ Оболикшто к печали. Почему? Неужели только потому, что в Кремль пригласили их, а не его? Не может быть. Товарищ Оболикшто большевик настоящий, с двенадцатого года, он сам об этом не раз говорил. Такому наркомовская ласка не нужна.
Или нужна?
Но в Кремль попасть хотелось очень. Он уже однажды чуть было не попал, да беляки напали посреди улицы. Ничего, положили белую сволочь на ту же улицу.
7
Белых вокруг было — видимо-невидимо. Из-за снега. Снег, тяжелый, мокрый, падал на одежды и прилипал, оттого все превратились в снежных баб, снежных мужиков, снежных детей и снежных стариков и старух.
Сани скользили быстро, снег к полозам не цеплялся. Правильные сани. Не каждый сумеет хорошие сани сделать. Тут и навык, и знания нужны — какое дерево куда лучше приспособить. А то не сани выйдут, а горе. По снегу, что по земле будут волочиться, только перевод лошадей.
Но эти сани делал мастер, и до Кремля они добрались
