Выкуп - Виктор Иванович Калитвянский
Таксист-джигит ждёт денег, я объявляю ему новый маршрут.
– Ой, не расплатишься, дорогой! – радостно говорит сын гор и рвёт с места.
Спустя четверть часа мы подъезжаем к церквушке. Моё опасение сбывается: двери заперты, тихо. Удивляться нечему: час поздний даже для истинно верующих. Что же говорить о таких, как я? Я схожу с крыльца, и беспощадная мысль щемит душу: неужто двери храмов заперты для меня навсегда?..
Но тут кто-то выходит из-за угла.
Отец Тимофей, в нашем общем прошлом – попросту Тимка, – стоит под фонарём. Ряса, борода и – сумка в руке, авоська.
– Саша! – говорит он. – Извини, не сразу тебя признал…
Он протягивает руку, и я пожимаю её после некоторого замешательства.
– Прости, отец, – говорю, – не привык целовать мужчинам руки. Чёрного кобеля не отмоешь добела.
– Ну, зачем же так трагически? – улыбается отец Тимофей. – Есть и другие истины.
– Есть, – соглашаюсь я. – Но всё одно – в них много печали.
– А как же без печали? – спрашивает слуга господень. – Печаль – тень радости.
Я уточняю тогда у философа-священника: неужели он считает свет первичным, а тьму – вторичной? Тот отвечает с улыбкой, что уверен в этом, потому что, во-первых, у отцов церкви об этом сказано немало, а во-вторых, он и на собственном опыте убедился.
Поговаривали, будто был у Тимы рак, а потом – вроде как выздоровел. Одни полагали, что его обращение к богу и вызвано чудесным излечением, а другие – что излечился, потому что поверил.
– Что случилось? – спрашивает отец Тимофей. – Ты хочешь исповедоваться?
Он стоит передо мной – в своей рясе и с авоськой, обыкновенный русский мужик, дома, конечно, ждут попадья и детишки. Их, у него, кажется, трое.
– Нет, – говорю я. – Не готов. Прости…
– Как знаешь, – отвечает он. – Я всегда готов тебя выслушать.
И добавляет:
– И тебя, и Диму.
Мы смотрим друг на друга. Граница фонарной тени то скрывает лицо священника, то уходит за его спину, и тогда открывается его лицо с тёмными впадинами глаз.
– Спасибо, отец, – говорю я. – Ты мне ответь на один вопрос.
– Слушаю тебе внимательно, – кивает священник.
– Скажи, душа человеческая покидает тело только один раз? – спрашиваю я.
Священник переступает с ноги на ногу, затем делает шаг мне навстречу. Кажется, он сам хочет спросить меня о чём-то. Но вместо этого он отвечает:
– Да.
– Душа не может вернуться в покинутое ею тело? – спрашиваю я снова.
Пауза.
– Церковь не знает подобных примеров, – тихо говорит отец Тимофей.
Я смотрю на него и жду чего-то. Я сам не знаю, чего я жду. Проходит какое-то время. Всё, надо ехать.
– Спасибо, отец Тимофей, – говорю я и ухожу.
Он смотрит мне вслед до тех пор, пока я не сажусь в машину и не отъезжаю.
Стемнело. Проехали Алтуфьевку и вдоль железки виляем к Дмитровке.
– Я тоже православный, – с какой-то детской откровенностью сообщает джигит.
– Грузин? – автоматически спрашиваю я.
– Армянин, – отвечает он.
– Ну, да, – киваю я. – Бери выше.
Джигит непонимающе моргает. А я ему объясняю – что армяне ведь раньше грузин христианство приняли.
– Намного! – подтверждает тот. И продолжает: – Я вот думаю… ведь и до христианства люди как-то жили. И с богом разговаривали. Вон у нас древнее царство было, Урарту, там своя вера… Мне всегда их спросить хочется… ну, священников… как это они могут быть между нами, простыми людьми, и богом? Разве это возможно?
Вот тебе и джигит, дитя гор. Я спрашиваю его, чем он занимался у себя в Армении. Инженером был, отвечает, на заводе военном работал, а теперь вот…
И он стучит по баранке своего «жигулёнка».
– А ты на вершине Арарата бывал? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает он. – Арарат на турецкой территории.
– Жалко, – говорю я.
– Почему? – удивляется джигит.
– А может, – говорю я, – оттуда виднее?..
– Что виднее? – уточняет джигит.
– Да всё, – говорю.
Он косится на меня с опаской. Это беспокойство не покидает его до тех пор, пока я с ним не расплачиваюсь сполна, как ему хочется.
Дом Нюхалкова оказывается высоченным, вполне себе элитным домом. Видно, литературная халтура приносит полновесные доходы.
Квартира только подтверждает мои ощущения. Мне удаётся увидеть лишь прихожую, туалет и просторный кабинет, но и по ним можно сделать вывод о том, что квартира обширна, прекрасно отделана и, вообще, обличает высокий хозяйский вкус.
Нюхалков – статный, холёный мужик с тщательно зачёсанными назад редкими волосами – встречает меня снисходительным упрёком по поводу того, что я – последний.
– Надеюсь, не по вкладу в наше общее дело, – говорит он, ведя меня в кабинет.
Там уже сидят трое наших с Саней собратьев по литературному рабству.
Один – высокий брюнет с грустными глазами. Другой – низенький пухлый блондин с беспокойными руками. Третий, самый младшенький, – стриженный наголо парнишка с брезгливой гримасой на лице.
– Итак, ребятушки, – с отеческой интонацией начинает Нюхалков, – приступим к работе.
Он начинает с объявления: получен заказ на целый проект. Если исполнять этапы проекта в срок, тютелька в тютельку, то есть – по роману в два месяца, – перспектива на дюжину, по крайней мере, томов, – обеспечена. А там, бог даст, и полторы дюжины!..
Тут словно оптимистическая волна пробегает по кабинету. Хорошо оплачиваемая работёнка на год-полтора – это вызывает сдержанный энтузиазм среди моих собратьев по литературному общаку.
– Но этот проект не простой, – говорит Нюхалков. – Этот проект имеет государственное значение.
И произносит речь – эдак на четверть часа.
Речь выстроена по всем правилам ораторского искусства – чувствуется, что хозяин прошёл хорошую подготовку и у него большая практика. Остальным отведена роль благодарных слушателей: внимают и что-то записывают в своих блокнотиках. Мне становится неуютно из-за того, что я не вооружён. Но Нюхалков, у которого всё под контролем, показывает мне на стол: там и перья, там и бумага.
Выясняется, что люди во власти, – ну кто бы мог предположить! – думают о будущем. Они искренне хотят, чтобы молодое поколение не просто вырастало рядовыми членами общества потребления, – нет, самые умные из элиты понимают, что только патриотическое сознание может помочь нашей стране.
– Патриотическая жилка! – поднимает палец Нюхалков и даже поводит им так, чтобы все сидящие по разным углам кабинета могли его разглядеть.
Это условие – патриотическая жилка – необходимое, хотя, конечно, ещё недостаточное условие, чтобы проект состоялся. Если бы это была простая коммерческая халтура без какой-либо государственно-патриотической подоплёки, – довольно было бы сварганить кашу из серийных убийств, роковой любви золушки к синей бороде да растянуть историю на пять-семь-десять томов. Но здесь требуется другой подход, и поэтому он, Нюхалков, выбрал для этого проекта самых креативных, самых неординарных мастеров из нашего круга.
Опытный демагог, Нюхалков даёт присутствующим насладиться минутой. И мы, польщённые, гордые своей избранностью, слегка косим глазами в сторону соседей.
– Начинаем, друзья мои, генерировать идеи, – Нюхалков открывает новый этап совещания. – Вы, наверное, детушки мои, ругаете на чём свет стоит мою манеру собирать вас по ночам…
Теперь уже мы переглядываемся открыто. Судя по всему, Нюхалков
