Павел Багряк - Пять президентов

Но тревоги инспектора оказались неоправданными: сейф был на месте. Да и мудрено было похитить его. Стальной куб был вмурован в стену лаборатории так искусно, что среди развешанных на стене химических диаграмм не сразу можно было заметить узкий глазок замочной скважины.

– Вот здесь, – сказал, подходя, Миллер.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Гард, – аккуратная вещица. Впрочем, если внутри нет никакой нестандартной штуки. Фукс с ним справится.

– Кто это? – спросил Кербер.

– «Человек-ключ», как писали о нем в газетах, – усмехнулся инспектор. – Старик из Одессы, в прошлом – взломщик сейфов экстра-класса. Из Одессы он уехал еще в двадцатом году. Знаменит ограблением Королевского банка в Копенгагене. В Париже его поймали, отсидел лет пять. Потом он некоторое время резвился в Бразилии и Аргентине, опять попался и решил, что тюрьма чудесно обойдется без него. Сейчас он выручает ротозеев, которые теряют ключи, и иногда помогает нам. Но не будем терять времени. Я хотел бы узнать у вас некоторые детали.

– Какие детали? – быстро спросил Кербер.

– Прежде всего надо установить последовательность событий. Итак, когда вы видели в последний раз профессора Чвиза?

– В пятницу, около пяти часов вечера, я заходил в лабораторию и видел Чвиза, – сказал Кербер. – Он, как обычно, сидел около установки, вон там.

– Один?

– Нет, здесь была Луиза, его лаборантка.

– Вы говорили с ним?

– Говорил.

– О чем?

– Даже не помню. Какой-то пустяковый разговор.

– А вы, профессор? – Гард обернулся к Миллеру.

– Последний раз я видел его тоже в пятницу, примерно в то же время.

– Вы были вечером в институте?

– Да. Я приехал где-то около шести часов. Чвиз зашел ко мне, мы немного поговорили.

– Что было дальше?

– Потом он сказал, что закончил опыт и собирается уходить.

– Какое он произвел на вас впечатление? Вы не заметили в его поведении чего-нибудь необычного?

– Он всегда был чудаковатым человеком. Все необычное в нем трудно перечислить.

– Ну например?

– Например, он мог бы сейчас разговаривать с вами и одновременно разучивать гимн Эфиопии.

– Скажите, профессор, а чем он, собственно, занимался в этой лаборатории? Вы понимаете, я спрашиваю не из праздного любопытства.

Миллер помолчал.

– Как вам объяснить, – начал он. – Это очень сложная проблема. Чвиз разработал теорию матричной стереорегуляции. Вы, и я, и он, – Миллер оглянулся на Кербера, – все мы состоим из клеток, клетки – из молекул, и так далее. Если говорить популярно, популярно до вульгаризации, Чвиз научился разлагать организм на молекулярном уровне в поле гиперрегулятора…

– Вон в той штуке? – перебил его инспектор, кивнув в сторону установки.

– Совершенно верно. Только не непосредственно в той штуке, а в поле этой штуки создается молекулярная матричная копия, двойник организма. Энергия огромна. Секунда работы установки стоит…

Но Гард уже не слушал профессора. Он отошел в глубину лаборатории, к установке, разглядывая это огромное, причудливое сооружение. Медные шины, какие-то белые решетки на толстых блестящих изоляторах, тусклые металлические зеркала. Гард сразу заметил, что одна из двух больших прозрачных полусфер под этими зеркалами расколота.

– Простите, если я не ошибаюсь, установка повреждена?

– Да, к сожалению, – сказал Миллер.

– Это серьезная поломка? – спросил Гард.

– Как вам сказать? Сферу сделать не так уж трудно, но фокусировка займет несколько недель. И не всегда это получается с первого раза.

Взгляд Гарда задержался на циферблате часов, наверное единственно знакомом и привычном предмете в этом непостижимо дремучем лесу техники.

– А зачем тут часы? – спросил инспектор.

– Часы показывают время работы установки. А на счетчике срок работы в миллисекундах, – ответил Миллер.

Гард подошел к ученым.

– Итак, вы, профессор, не были вечером в пятницу здесь, в лаборатории?

– Нет, я был у себя в кабинете.

– А вы, – Гард обернулся к Керберу, – были?

– Да, минут десять.

– Между пятью и шестью часами. Так?

– Что-то около этого, – ответил Кербер.

– В это же время он заходил к вам, профессор. Так?

– Примерно.

– Что же произошло раньше? Ваш визит в лабораторию или… – Гард обернулся к Миллеру.

– Право, не знаю, – сказал Миллер. – Да и какое это имеет значение?

– Думаю, что профессор видел Чвиза позже меня, – сказал Кербер. – Когда я пришел в лабораторию, он еще работал, а профессору он сказал, что кончил опыт и уходит.

– Разумно. Но вы говорили, что Чвиз работал с лаборанткой. Она сможет уточнить это? Она здесь?

– Думаю, что здесь. Я позову ее, – сказал Кербер.

– Не торопитесь, – остановил его Гард. – Я попрошу всех подойти к установке. Итак, если, как вы говорите, опыт был закончен до шести часов, каким образом эти часы показывают восемнадцать пятнадцать?

– Что? Этого не может быть!

Гард обернулся и увидел бледное лицо Кербера.

– Поразительно, – сказал Миллер.

– Простите, профессор, – Гард повернулся к Миллеру, – насколько мне удалось вас понять, старик разбивал организм вдребезги, делал копии с каждого осколка и вновь склеивал теперь уже точных двойников. Так?

Миллер улыбнулся:

– Хорошо, что вас не слышит Чвиз, он бы показал вам «вдребезги». Впрочем, в принципе вы правы.

– А если так, может ли эта штука, – инспектор показал на гиперрегулятор, – разбить, но не склеить?

– Что?

– Разбить, может быть, даже снять копию с осколков, но не склеить эти осколки? Ни первый, ни второй экземпляр? Так быть может?

– Нет. Программа работы регулятора заложена в него…

– Но ее можно вынуть и заменить?

– Нет, ее нельзя вынуть. Как таковой ее не существует, вы не поняли. Программа заложена в природе самой установки. Ну, как бы это сказать… Нельзя заставить автомобиль ехать только на задних колесах.

– Какое-то время можно.

– Весь процесс длится в течение тысячных долей секунды.

– Отлично! И если в это время, когда он уже наполовину прошел, отключить все эти провода? Что тогда?

– Сброс поля?

– Назовем это так. Значит, эта штука может разрушить и не создать?

– Но схемы задублированы… – рассеянно сказал Миллер.

– Это уже детали, дорогой профессор.

– Вы хотите сказать, что Чвиз…

– Я ничего не хочу сказать, но, прежде чем двигаться вперед, я хочу видеть перед собой все дороги. Этот случай – побег, похищение или, наконец, впервые в моей практике, превращение в ничто, в святой дух? Или остается какой-нибудь пепел?