Константин Соловьёв - "Канцелярская крыса"

— Ты выиграл… — бормотал Герти, куда-то бредя и почти не глядя по сторонам, — Сукин ты сын… Тебя ведь невозможно обмануть, да? Высшую силу не обманывают. Что ж, понимаю. У Бога нельзя выиграть в кости. Ты просто забавляешься, верно? Просто вертишь свои дурацкие стрелки, как придется, и наблюдаешь за тем, как ползут складки реальности… Как ползут волны… Прекрасное занятие, если подумать. Я бы тоже занялся чем-нибудь таким, если бы не был клерком.

Рассвет быстро брал свое. Ночные лужи таяли на глазах, оставляя серую сырость камня. Взъерошенные ночной бурей деревья как-то сами собой приглаживались. На улицы Нового Бангора выбирались его обитатели, все еще с опаской поглядывая на небо и качая головами при виде разбитых окон. По соседней улице дребезжал локомобиль молочника, чихающий на каждой остановке. Из подворотен выбирались коты, имеющие, как всегда на рассвете, особенно тревожный и подозрительный вид. Загудела в отдалении мостовая, должно быть, где-то под землей уже спешил, пыша нечеловеческой злобой, первый демонический поезд. Дворник, пытающийся вправить сорванную с петель дверь, взглянул на Герти с явственной неприязнью…

— Шатаются тут господа из Шипси… — пробормотал он сердито, — Видно, и котелок уже пропил…

Герти лишь улыбнулся ему. На слова сил не оставалось. Как и на мысли. Ноги сами несли его вперед, а куда — он сам не знал. В сущности, ему было плевать на это. В какую из четырех сторон света не поверни, направление будет одно и то же.

Лишь когда ноги сами собой остановились, Герти встрепенулся, немного придя в себя. Он стоял возле чьей-то двери, даже не сознавая, чьей именно. Получившие свободу ноги, кажется, отнесли его по знакомому маршруту, но вот куда?.. Голова была набита комьями смоченной в эфире ваты, мысли между ними совершенно не проходили.

Канцелярия? Нет. Канцелярию он сразу узнал бы, даже если бы находился в бреду или при смерти. «Полевой клевер»? Нет, там была стеклянная веранда, он хорошо помнил, да и район города, как будто, не похож… Куда это его занесло?

Осознав, куда, Герти расхохотался. Прохожих в этой части города не было, так что никто даже не обернулся в его сторону. Повезло, иначе могли бы и забрать в полицию.

Дверь, к его удивлению, была не заперта. Отворив ее, Герти ступил внутрь. Утренний полумрак просторного дома показался ему неимоверно приятным. Пахло так, как пахнет обычно в пустующем доме, пылью, старым лаком и деревом.

— Кто это? — тревожным голосом спросил кто-то из соседней комнате, — Кто пришел?

— Гилберт Уинтерблоссом! — отозвался Герти.

Мистер Питерсон вышел в прихожую шаркающей походкой, неловко переставляя ноги. Выглядел он непривычно вялым, даже изможденным.

— Кто?..Ах, да. Конечно, немедленно заходите, мистер Интерфлосс, прошу вас. Не желаете ли горячего чаю с овсяным печеньем? Заходите, заходите… Как приятно снова вас увидеть, мистер Интерфлосс! Вы совсем позабыли про своего приятеля Питерсона, а! Не видел вас уже тысячу лет!

Питерсон вел себя странно. Он держался суетливо и, вместе с тем, неуклюже, двигался неловко, постоянно извинялся и теребил руки. Взгляд у него был добродушным и чистым, но каким-то мигающим и щурящимся, как у старой леди, забывшей свои очки. Что-то подобное было и в манере держаться, несвойственной для мужчины его возраста. Как если бы он внезапно сбросил добрых сорок фунтов веса и излечился от ломящего кости артрита, но еще не вполне привык к этому.

— Вообще-то я был у вас вчера, — сказал Герти, внимательно глядя на суетящегося вокруг стола Питерсона, — Вместе с мистером Беллигейлом.

Питерсон прижал ко лбу руку.

— Ах, да. Вылетело из головы. Иногда я бываю ужасно рассеян. Особенно после грозы. Так о чем мы вчера с вами условились?..

— Мы договаривались, что с утра я зайду за вами, мистер Питерсон.

— Ну конечно! Как меня угораздило забыть, старина?

— Мы с вами собирались предпринять небольшую прогулку верхом. Часа на три. А потом зайти в паб и выпить по доброй порции шотландского двойного крепкого.

Питерсон улыбнулся, но не радостно, а как-то беспомощно.

— В самом деле, в самом деле… — забормотал он, — Как неловко получилось. Конечно же, с удовольствием составлю вам компанию. Только позвольте сперва предложить вам чаю. Усаживайтесь к камину, он еще теплый. Где-то тут было ежевичное варенье… Нельзя предпринимать долгие прогулки на пустой желудок. А вот и чай…

Усадив Герти в кресло и заботливо прикрыв пледом, он принялся хлопотать с заварочным чайником и розетками для варенья. Движения у него были осторожные и излишне аккуратные, как будто он боялся что-то не то сделать или разбить. Герти наблюдал за ним, пытаясь скрыть улыбку.

— А вот и ваш чай, приятель. Берите-ка, пока горячий…

— С ванилью? — поинтересовался Герти.

Питерсон вздрогнул и едва не разбил ложечкой блюдце, отчего смущенно улыбнулся и хихикнул. Он выглядел обескураженным.

— Простите?..

— Чай с ванилью? — Герти, блаженствуя, грел руки горячей чашкой.

— Я…

— Вы ведь не Питерсон, так?

Плечи Питерсона поникли, глаза смущенно потупились.

— Так заметно?..

— Эм-м-ммм… Немного. Совсем чуть-чуть. Как вас зовут?

— Можете называть меня миссис Мак-Класки, — вздохнул Питерсон, садясь в кресло и осторожно пригубляя чай, — А вы, наверно, приятель Эрсиваля?

— Да, пожалуй, что так. Близкий приятель. Зовите меня Гилбертом.

— Неудивительно, что я вас прежде не встречала, я редко сюда захожу, — заметил Питерсон, щурясь, — В моем возрасте долгие прогулки противопоказаны, даже если они исчисляются сотнями лет, а не милями… В этом году мне стукнет восемьдесят.

— Нравится Новый Бангор?

— Спрашиваете! — Питерсон в восхищении прикрыл глаза, — Удивительное место, удивительное время. Вы даже не представляете, Гилберт, в какое прекрасное время вам выпало жить.

Герти пожал плечами.

— Наверно, есть и получше. Конец девятнадцатого века — шумное местечко. Войны, грипп, все прочее…

Питерсон хлопотал, накладывая Герти ежевичного варенья и благодушно улыбался. Несмотря на то, что в его волосах не было ни единого седого волоска, а облачен он был отнюдь не в вещи из дамского гардероба, у Герти мгновенно возникло безотчетное ощущение того, что он находится в одной комнате с преклонных лет дамой, дружелюбной и любящей поболтать.

— Вы не понимаете. Впрочем, ничего удивительного. Мы не ценим ни тех вещей, которые имеем, ни той эпохи, в которую живем. В наше время ваш викторианский период считается золотым. Что-то вроде отгоревшей не до конца сказки, если вы меня понимаете. Здесь даже воздух этим проникнут…