Тобиас Хилл - Криптограф

Она идет на кухню, открывает холодильник. Сияющая пустота. У холодильника нет задней стены. Внутрь убегает коридор, узкий, как корабельный трап. Где-то впереди он заканчивается второй дверью.

Она закрывает холодильник. Ей тяжело дышать, волнение нарастает. Она по очереди открывает духовку, посудомоечную машину, шкаф для посуды. Дверей больше, чем она помнит. Не за всеми коридоры. Кое-где только винные бокалы. Другие открываются прямо в комнаты. Не все пусты. В некоторых детские игрушки, тусклый свет, ухоженная мебель. Окна, где за стеклами ждут иные ночи.

Она думает — откуда все это взялось? Это не мое. Чьи это дома? Но она знает. Ее клиентов. Точно открываешь старые книги. Она узнаёт их все, нет, она их не забыла. Их дома точно такие, как она себе представляла. Она поднимается наверх, открывает гардеробы и аптечки. Ее дом полон домов.

Проблеск комнаты в камине. Анна встает на колени, заглядывает. Это кабинет, длиннее и глубже, чем ее собственный. Трепещет огонь. Стены отделаны стеклом. Играет музыка. Все это незнакомо Анне. К ней спиной сидит мужчина. Она ползет сквозь камин. Огонь лижет ей живот и ноги.

Она встает, рядом с ней Карл. Он кивает, будто ждал ее. Вдвоем они смотрят на мужчину в кресле. Тот подпирает голову рукой. Глаза закрыты. Может, спит, а может, слушает. Анне кажется, что он слушает.

Какой он испрашивает Карл, и Анна говорит:

Я не знаю. Я, правда, его не знаю.

Да ладно, говорит Карл. Я же не спрашиваю, какого цвета у него трусы.

Она смотрит на Криптографа. Теперь его глаза открыты, он глядит сквозь музыку в никуда. Он работал с бумагами, страницы аккуратно разложены в строгом порядке у его ног, будто он играет в игру исполинского терпения. На правой руке у него что-то написано, нацарапано в спешке, тушь растеклась по линиям ладони. Цифры во плоти.

Чувство на краю сознания, щекочущее, близкое к пониманию. Она тянется к нему, с усилием, и чувствует, что просыпается.

Какой он? отчаянно думает она. Что это? И затем понимает. Он похож на фигуру, что вытянула руки. Он — как человек, который ничего не боится. Человек, которому больше нечего бояться.

Здание Центральной Налоговой на Лаймбернер-сквер не слишком красиво, но, с другой стороны, ее владения красивыми не бывают. Здания не виноваты. Встречались роскошные помещения, или, по крайней мере, бывшие таковыми, пока туда не вселились инспекторы. После этого блеск обычно меркнет. Атмосфера каменного здания — дешевая смесь страха и педантичного следования закону. Запах плесневелой информации. Прокисших денег. Последняя неделя ноября, небо нависает над Лондоном. Здание Налоговой темнеет в дымке, точно известняковый бастион.

Ее кабинет на тринадцатом этаже. Анна в Налоговой давно, поэтому ей полагается целых пять задумчивых шагов в длину и четыре в ширину. А поскольку люди все еще суеверны, у нее есть окно, настоящее, которое можно открыть, — роскошь. Книги — она их любит. Цветы — когда может себе это позволить. И четыре предмета неприглядной казенной мебели — один стол, три стула — меньшим не обойтись, а больше ей не нужно. Внутренняя стена из матового стекла цвета морской волны, за ним очертания людей, инспекторов и клиентов, текущих раздельными потоками, безымянные, иллюзорные, словно тени.

Сегодня зарплата, потому и цветы. Анна принесла их, поставила в воду. Пеня инспектора, попугайные тюльпаны. Настоящие. Или, даже если генетически модифицированные, по крайней мере, привычные. Такие цветы купила бы ее мать. В те дни, когда у продавца не идет торговля, Анна радует себя букетом.

Она ставит вазу на стол и отходит. Плечи болят после езды, дорога в тумане, привычная и опасная, и Анна потягивается, разгоняя кровь в мышцах.

Жалюзи опущены, она подходит к окну, чуть раздвигает их. У подножия Налоговой глухие улицы Аменкорт и Пилигрим-лейн проглядывают в белой дымке. Сити — абстракция из фонарей и неосвещенных окон. Выше по реке иллюминация, деловой центр Вестминстера сияет огнями, далекие скверы и площади размечены блеклым светом неона и галогена.

Яркие огни, думает она, большой город. Представляет, сколько их всего, исполинских экранов и нитей накаливания в стеклянных пузырях. Хрупкое стекло, а внутри разноцветный флуоресцентный газ. Электричество бежит по их внутренностям, сообщая о себе короткими вспышками иллюминации. СофтГолд не таков, она знает, но столь же вездесущ. Будь они больше похожи, о них легче было бы думать. Деньги и энергия.

Две недели прошло с того сна о потайных комнатах. Лоренс залег на дно и останется там на некоторое время, пока — Анна знает по опыту, — его стыд не выльется в дорогущий букет роз и приглашение на обед, напечатанное на тонкой белой карточке, спрятанной где-то среди цветов и бутонов. Карл улетел на конференцию в Париж, и его отсутствие, совпавшее с отсутствием Лоренса, оставило Анну в менее привычной компании. В баре в Боу Сухдев Германубис учил ее основам триктрака, игре, в которой проигрыш бывает стратегией, и над сладким чаем в стакане с нарисованными тюльпанами, над блюдом лучшего турецкого лукума становился много разговорчивее. В Вест-Энде она танцевала с Дженет и ее друзьями, и ей понравилось, ей приятно было смотреть, она получала удовольствие, наблюдая, как светится от смеха лицо Дженет, а гнев уходит под покровом теней и электронных ритмов. Но она все равно скучала по Лоренсу.

Его отсутствие возвращало ее к прежним думам. Более того, она испытывала облегчение, которое иначе скрывала бы от себя чуть дольше. Ощущение, что она опять готова к Джону Лоу. Больше не нужно готовиться. Некоторое время она откладывает вторую встречу.

Она говорит себе, что это из-за снов, и так оно и есть. Давно уже сон ее не был так тревожен или тревоги столь явны. Она никогда столько не думала о клиентах. Она говорит себе, что думает о Лоренсе, и это тоже правда, — он слишком хорошо ее знает. Лоренс наблюдает за ней слишком долго, ранит себя, наблюдая. Иногда он предсказывал сексуальные желания Анны раньше, чем она сама о них догадывалась. Но не в этот раз.

Она не говорит себе, что думает о жене и ребенке Лоу. Она не готова льстить себе чувством вины. Как будто она что-то значит для Джона Лоу, столь часто желанного. Но она говорит себе, что не хочет видеть его снова, и вот это ложь. Инверсия правды.

Она отпускает жалюзи. Свет в комнате пропадает. Она отодвигает стул и садится в полумраке. Мобильный в портфеле, она достает трубку и кладет на стол, склоняется над ним, смотрит.

Лоренс, думает она, если б ты меня сейчас видел. Сижу в темноте, играю с телефоном в гляделки. Ты бы посмеялся надо мною и меня бы рассмешил. Да, смех бы помог. Но Лоренс ей не ответит, она знала, и потому быть другому звонку. Она поднимает трубку и набирает номер. На том конце линии отвечает мужской голос, механический, гладкий, как стекло.