Сервер и дракон - Ханну Райяниеми
Это наше лучшее шоу.
Только когда все заканчивается, я понимаю, что никто не слушает. Аудитория застыла. Феи и быстролюди парят в воздухе, как мухи, застывшие в янтаре. Моравеки обратились в молчаливые статуи. Время остановилось.
Нам хлопают две ладони.
– Я горжусь тобой, – говорит неправильный хозяин.
Я поправляю галстук-бабочку и улыбаюсь собачьей улыбкой, холодная змея извивается у меня в животе. Божественный запах накатывает и велит мне броситься на землю, завилять хвостом, подставить пузо божественному существу, стоящему передо мной.
Но я этого не делаю.
– Здравствуй, Ниппер, – говорит неправильный хозяин.
Я подавляю низкое рычание, рвущееся из горла, и превращаю его в слова:
– Что ты сделал?
– Мы их приостановили. Лазейки в железе. Управление цифровыми правами.
Лицо цвета красного дерева осталось гладким, он не постарел ни на день, на нем темный костюм с булавкой для галстука «ВекТех». Но глаза кажутся усталыми.
– Я правда впечатлен. Вы превосходно заметали следы. Мы считали, что вы фурри. Пока я не понял…
Далекий гром прерывает его слова.
– Я пообещал ему, что позабочусь о вас. Вот почему вы все еще живы. Не надо было этого делать. Вы ему ничего не должны. Посмотрите на себя: кто бы мог подумать, что ты сможешь зайти так далеко? И вы собираетесь бросить все это из-за какого-то атавистического чувства животной преданности? Не то чтобы у вас был выбор, конечно. План не сработал.
Кошка шипит, как паровая труба.
– Ты ничего не понял, – говорю я. – Это был обманный маневр.
Кошка бросается вперед, как черно-желтое пламя. Ее когти сверкают, и голова неправильного хозяина отделяется от тела. От запаха крови, размывающего запах бога, мне хочется выть. Кошка облизывает губы. На ее белой манишке алеет пятно.
Цеппелин трясется, броня из псевдоматерии сверкает. Темное небо вокруг «Маркиза» полно огнедышащих жуков. Мы бежим мимо человеческих статуй в бальном зале и в лаборатории.
Кошка делает грязную работу, позволяя мне ненадолго сбежать в виртуальный мир абстракций. Я не знаю, как это сделал хозяин, как он много лет назад сломал водяные знаки защиты от копирования. Я не могу сделать то же самое, чему бы ни учил меня Маленький Зверек. Так что я должен смошенничать, взять отмеченные части откуда-то еще.
Из мозга неправильного хозяина.
Часть меня, родившаяся на острове Маленького Зверька, берет верх и соединяет две цепочки вместе, как кусочки головоломки. Они подходят друг к другу, и на мгновение голос хозяина звучит в моей голове, на этот раз по-настоящему.
Кошка ждет. Она уже в своем когтистом боевом костюме, и я надеваю свой.
Вокруг нас умирает «Маркиз Карабас». Чтобы отправить хозяина в путь, мы должны отключить броню.
Кошка слабо мяукает и протягивает мне что-то красное. Старый пластиковый шарик со следами зубов, пахнущий солнцем и морем, с несколькими крупинками песка внутри.
– Спасибо, – говорю я.
Кошка ничего не говорит, просто открывает дверь в шкуре цеппелина. Я шепчу команду, и хозяин отправляется в поток нейтрино, устремляющийся к острову в синем море. Где боги и большие собаки живут вечно.
Мы вместе ныряем в дверь, в свет и пламя.
Элегия в честь юного лося
Застрелив молодого лося, Косонен попытался написать стихотворение, сидя у костра.
Был конец апреля, и на земле еще лежал снег. По вечерам уже можно было сидеть на улице, на бревне у костра, на маленькой полянке, где стояла его хижина. Отсо было удобнее снаружи, а Косонен предпочитал компанию медведя одиночеству. Медведь громко храпел на куче еловых веток.
От сохнущей шерсти тянуло сыростью и лосиным дерьмом.
Косонен вытащил из кармана блокнот в мягкой обложке и огрызок карандаша. Пролистал блокнот: почти все страницы были пусты. Слова стали скользкими, поймать их было труднее, чем лося. Не этого, конечно, беззаботного и молодого. Старый лось никогда не подпустил бы человека и медведя так близко.
Он царапал слова на первой пустой странице, крепко сжимая карандаш.
Рога. Сапфировые рога. Плохо. Застывшее пламя. Корни деревьев. Раздвоенные стрелы судьбы. Должны быть слова, точно отражающие отдачу арбалета, звук, с которым стрела входит в плоть. Но это было все равно что пытаться поймать снежинку ладонью. Да, мгновение ты видишь кристаллическую структуру, но потом она тает.
Он закрыл блокнот и чуть не бросил его в огонь, но передумал и положил его обратно в карман. Нет смысла выкидывать хорошую бумагу. Да и в сортире скоро последний рулон закончится.
– Косонен снова думает о словах, – проворчал Отсо. – Лучше бы Косонен выпил. Тогда не надо слов. Можно спать.
Косонен посмотрел на медведя.
– Что, самый умный, да? Может, сам будешь стрелять в лося? – Он похлопал по арбалету.
– Отсо умеет нюхать. Косонен умеет стрелять. Оба умеют пить.
Отсо сладко зевнул, обнажив гигантские желтые зубы. Затем перекатился на бок и удовлетворенно вздохнул:
– Скоро у Отсо будет много выпивки.
Возможно, медведь был прав. Может быть, нужно было просто выпить. Какой смысл быть поэтом: они уже написали все стихи в мире. Где-то там, в небесах. Вероятно, у них были поэтические сады. Или места, где можно стать словом.
Но дело было не в этом. Слова должны исходить от него, грязного бородатого мужчины, живущего в лесу. С дырой в земле вместо сортира.
Светлые слова из темного материала – вот это поэзия.
Если они получаются, конечно.
Ему было чем заняться. Белки вчера почти сломали замок, мелкие ублюдки. Дверь в погреб нужно было укрепить. Но это все могло подождать до завтра.
Он уже собирался открыть бутылку водки из снежного тайника Отсо, когда Мария пролилась с неба дождем.
Внезапным холодным дождем – словно в сауне на голову вылили ведро воды. Но капли не коснулись земли, они поплыли вокруг Косонена. Пока он смотрел, они изменили форму, слились и превратились в женщину с тонкими, как веретена, костями, облеченными туманной плотью. Она походила на стеклянную скульптуру. Маленькие груди были идеальными полушариями, признак ее пола – равносторонним серебряным треугольником. Но лицо оставалось знакомым – маленький нос и высокие скулы, губы, за которыми прятался острый язычок.
Мария.
Отсо мгновенно вскочил и встал рядом с Косоненом.
– Плохой запах, пахнет
