Лис на псарне - Василий Павлович Щепетнёв
«КЭЦ» застыл над озером. Оно было невелико, километра полтора в поперечнике, и круглое. Может, когда-то упал метеорит, оставил кратер, а потом вода превратила его в озеро.
— Максимальная глубина — триста сорок метров, — добавил Алексей Александрович. — Сейчас зачерпнем воды, на пробу, посмотрим, — он встал и прошел в кабину авиаторов.
— Говорят, вода эта необыкновенная, — коротко сказала Вика.
Необыкновенная вода… Живая? Та, которая исцелит от ВИЧ-инфекции? Или подарит надежду, что тоже дорогого стоит? Или просто займет время, заинтересует, увлечет? Любое исследование, что аквариума, что пруда за домом, что таёжного озера, дарит открытия. Зачастую они, открытия, далеко не мирового значения, но как знать, как знать… В любом случае, у девочки будет большая цель. Полтора километра — это не сорок пять миллиметров, стандартная мишень при стрельбе лежа на биатлонном стрельбище.
Вернулся Романов-pere.
— Сегодня мы возьмем пробы в четырех местах — только для начала. А потом продумаем план работы.
Никто не возражал.
— Я сама, — сказала Вика.
— Разумеется, — согласился Алексей Александрович.
Сама не сама, но мы спустились ниже, в довольно тесную — по сравнению с салоном — кабинку. Там стояла небольшая лебедка, разумеется, с электромоторчиком. Вика подцепила к тросу сосуд темного стекла.
— Это специальная бутылка для забора проб. Клапан открывается автоматически на глубине десяти метров, вода наполняет бутылку, и клапан закрывается, что предотвращает загрязнение. Я тренировалась на прототипе — объяснила она мне. Видно, не сегодня и не вчера родился этот план.
Вся операция по забору пробы заняла пятнадцать минут — и то лишь потому, что мы не спешили.
Дирижабль тронулся и медленно поплыл к северу. В пятидесяти метрах от берега он опять завис над поверхностью.
Вика отметила место на карте.
— Получается? — спросила она нас, подняв вторую пробу.
— Безусловно, — согласился отец.
Я не ответил ничего. Потому что смотрел, как к нам приближался огненный шмель. Или стрела. Или игла. Или даже вампир. Не очень-то разберешь, какой ракетой тебя собираются сбить, когда видишь её фас.
Авиаторы видели ракету тоже. Мы начали маневр расхождения, но — не успели.
Куда ударила ракета, я не разглядел. Не до того. Сдернул Вику на пол, крикнул Романову, чтобы ложился — и сам забился в угол. Угла, впрочем, не было: проектировщик дирижабля предпочитал овалы.
Заработал пулемет, опять не скажу какой, «Корд», «Утёс» или устаревший, но по-прежнему смертоносный Дегтярев-Шпагин.
Я не думал, что обшивка гондолы представляет серьезное препятствие для пули двенадцатого калибра. Но пулемётный обстрел — это математика. Вероятность. При стрельбе по воздушной цели очередями преобладает разброс пуль в вертикальной плоскости, потому вероятность попасть в горизонтальную цель ниже, чем в вертикальную — так, по крайней мере, уверяют баллистики-теоретики.
Из гондолы в озеро хлынула вода — этак с тонну, с две, впрочем, легко могу ошибиться. Полагаю, какой-нибудь экстренный балласт. Мы быстро поднимались и, одновременно, летели прочь, совершая всяческие непредсказуемые пируэты. После короткой заминки возобновился пулемётный обстрел. Я лежал и считал — двадцать один, двадцать два — начав с двадцати. Так быстрее. Доживем до тридцати? Дожили. До сорока? Пока живы. Сорок семь, сорок восемь…
Здесь, в нижнем отсеке, в отличие от салона, навигационного табло не было. Если уходим на сорока — хотя бы — это десять, нет, одиннадцать метров в секунду. Но под нами пока озеро, хотя до поверхность уже далеко, сто метров с лишкой, и лишка растет. Шестьдесят три, шестьдесят четыре — ага, тайга под нами.
Пулемет снова замолчал. Вышли из зоны обстрела? Или перезаряжают?
Когда я досчитал до сотни, затеплилась надежда — ушли. Если, конечно, не пустят вслед ещё одну «Иглу» — если первая ракета была «Иглой». Дирижабль продолжал выделывать непредсказуемые траектории противозенитного маневра, и я приподнялся не без труда. Осмотрелся. В обшивке на уровне груди и выше — несколько отверстий, всё-таки попали. Не зря ложились.
Вслед за мной стал подниматься и Алексей Александрович.
Я тут же лег обратно и только потом сказал:
— Так надёжнее.
Романов все-таки сел, но когда и Вика решила подняться, он опять улегся и тоже сказал:
— Рано.
Так мы и пролежали три минуты. Потом Алексей Александрович все-таки встал. А я сел. Торопиться ни к чему.
Романов щелкнул переключателем, установленном на переборке — не какой-нибудь сенсорной штучке, а солидным, из тридцатых годов.
— Алло, управление, что случилось?
В ответ лишь негромкий шум.
Романов дважды повторил запрос, но никто не отвечал.
— Я поднимусь в салон, — сказал он нам, и ступил на винтовую лестницу.
Я последовал за ним.
В салоне — тоже с десяток пулевых отверстий. Нет, стрелял пулеметчик метко, но целился в отсек управления. И преуспел. Оба аэронавта были мертвы: даже одна-единственная пуля 12,7 для человека смертельна, а их в каждого аэронавта попало несколько. И разрушений обстрел причинил немалый.
Если бы мы находились в вертолёте, то погибли бы непременно. А так — живы и даже куда-то летим. Нет, мёртвые не управляли дирижаблем, не двигали рычажки. Перед гибелью аэронавты задали управлению команду на противозенитный маневр, и он выполнялся неуклонно.
Романов вошёл в отсек аэронавтов, быстро, без сантиментов, освободил правое кресло от тела, сел в него, не обращая внимание на кровь, и взялся за рычаги управления.
— Оболочка пробита, мы теряем гелий, — сказал он совершенно спокойно.
Теряем гелий? Действительно, подниматься перестали. Табло в салоне осталось неповрежденным и работало. Высота четыреста двадцать метров, скорость восемьдесят семь километров в час. Направление полета — запад. То есть мы не приближаемся к Замку, а, скорее, удаляемся.
Романов изменил курс и прибавил скорости. Высота пока сохранялась. Я, чтобы не стоять над душой, вернулся в салон и уселся в кресло. И Вика, умница, тоже — не стала охать, кричать, а забралась в кресло с ногами и молча плакала.
Я решил, что обошлось, что мы доберемся до Замка, пусть и на одном крыле, но дирижабль начал снижаться.
— Критическая потеря, — сохраняя невозмутимость, сказал Романов. — Будем садиться.
И он сбавил скорость. Понятно, приземляться на скорости в сто пятьдесят километров — это пусть самолеты на аэродроме. А мы в тайге.
Показалась поляна. Очень вовремя. Или Романов специально к ней и правил, в чем я уверен совершенно.
— Сейчас мы приземлимся. Возможно, потрясет. Пристегнитесь, — скомандовал Алексей Александрович.
Пристегнуться? Да, оказывается, у кресел были ремни, оформленные под декоративные элементы. Наверное, они, ремни, на дирижаблях имеют название, но чего не знаю, того не знаю.
Вика показала, что и как. Впервые летала она на дирижабле
