Сны разума - Дари Псов
Я стоял в комнате Генри. Его глаза изучали меня с любопытством, в них горел тот же огонь, что и раньше, и в этом огне я читал то, что мне не нравилось. Его губы, как дамба, с трудом прорвались через тишину:
– Что там было?
У меня было много слов, но они не собирались в ответ. Его будущее в психушке или в тюрьме, вот что.
– Что там было? – повторил он, не моргая. Он знал, что я молчу не просто так. Но я не собирался быть откровенным.
– Это было место, где бы ты не хотел оказаться.
Генри сжал губы, уловив намёк, и не стал настаивать дальше. Он вернулся к разглядыванию своей любимой невидимой точке в комнате. Я перестал его интересовать. Правильно.
У порога служанка отступила, выдав, что подслушивала. Слишком очевидно.
– А теперь давай поговорим, – сказал я, шагнув к ней. – Что скрывал Лонгфорд? Он занимался каким-то проектом с кем-то, а Вудсворт был ему верным сайдкиком. Хоть что-то. Если я раскрою дело, то не полезу в твою голову.
Её сердцебиение участилось, словно она собиралась взорваться.
– Я бы хотела вам помочь, сэр. Правда. Но я ничего не знаю, – она замялась, теребя фартук. – Войдите в мой разум, возможно, моё подсознание будет полезнее.
Я вздохнул. Сил на ещё один ад не было. Но дело тянуло, как бетонные ботиночки от лучших мафиозных модельеров. Я сел на край стула у двери. Скрестил револьверы на груди. Захар и Данил дрожали в ладонях, как гончие перед охотой. Закрыл глаза. Шагнул внутрь.
Палаты смирения
Я ненавижу такие места.
Первое, что я чувствую, – это не пол под ногами и не запах, а какое-то глухое, отстранённое осознание того, что выхода нет. Я уже был в ловушках разумов. В сознаниях, которые хотели меня убить. В сознаниях, которые хотели стереть себя изнутри. В сознаниях, которые были всего лишь остатками человеческого разума, цепляющимися за само существование. Но это место… Оно не хочет убить, исказить или сломать. Оно не хочет ничего. Оно просто есть. Ловушка для никого.
Я стою в коридоре, уходящем в бесконечность. Пол плиточный, стены покрыты бледными обоями с геометрическим узором, который словно дрожит и искажается, будто под тонким слоем бумаги что-то шевелится. Свет неестественный, без теней, без источника. Просто есть. Мёртвый, холодный, вечный. И голоса. Они не затыкаются. Озадаченные шёпотки, различающиеся тембром, тоном или скоростью, раздаются из-за стен, или это сами стены общаются.
"Ты знаешь, что ты должна сделать, не так ли?"
"Ты не должна быть здесь, но ты будешь здесь. Мы все будем здесь."
Психоз.
Двери. Бесконечные двери по обе стороны коридора, как солдаты на параде, готовые раскрыть передо мной ещё один кусок чужого безумия. Я открываю первую. В комнате нет мебели. Только сама служанка. Она стоит, в руках – лейка, из которой течёт вода на мокрый пол. Я не сразу понимаю, что она поливает – ничего. Или, может, то, что я не могу видеть.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я, хотя и так знаю, что ответ мне не понравится.
Она не оборачивается.
– Я поливаю цветы, – отвечает она, и в её голосе нет сомнений, только утомление.
– Здесь нет цветов.
Она качает головой.
– Они просто невидимы. Если на них не смотреть, они тут же сгниют. Надеюсь, они всё ещё здесь.
Она надеется. Не знает. Не верит. Просто надеется.
Я смотрю на пустую комнату, на капли, стекающие вниз по её одежде. Вода уходит в трещины в полу, словно это капилляры огромного существа. Я закрываю дверь.
"Где ты? Ты уже здесь. Ты потерялась, ты никогда не потеряешься".
Другая комната. В ней только узкое, высокое окно. Под ним нет мебели, нет ничего, на что можно забраться. Только служанка. Она стоит под окном, запрокинув голову, и всматривается вверх.
– Что ты делаешь?
– Пересчитываю облака.
– Как?
Она молчит. Только её пальцы слегка шевелятся, будто она ведёт невидимый счёт. Я не вижу неба. Только узкую полоску света, который кажется таким же искусственным, как и этот мир.
"Ты обещала быть смиренной, разве ты не смиренна? Почему ты не смиренная?"
Очередь. Из неё одной. Она стоят в закольцованной очереди, иногда передвигаясь на шаг.
"Ты хочешь быть смиренной? Скажи мне, что ты хочешь. Ты не можешь сказать. Ты должна молчать."
Все комнаты имеют одинаковые обои резких геометрических линий, но в каждой из комнат обои отличаются по текстуре или меняют оттенки от нормального до грязного.
Пыль. Повсюду пыль. Горы пыли. Её невозможно убрать, но она продолжает убирать. Руки её в грязи, в слое веков, она смахивала пыль, и та взлетала, как рой мух, но тут же оседала чуть дальше, насмехаясь над её руками. Воздух взбитый, сухой. Он давит на меня, как все миры, которые я посетил сегодня.
"Ты знаешь, что тебе нужно сделать, не так ли?"
"Не делай этого… Ты не сможешь это сделать. Скажи мне, ты хочешь это? Ты хочешь это?"
Комната, полная часов. Стрелки ходят рывками. Одни идут вперёд, другие назад. Третьи просто дрожат на месте.
– Я должна следить за временем, – шепчет она. – Должна…
– Но оно идёт неправильно.
– Я знаю.
Я смотрю на ближайший циферблат. Время 25:81. Стрелки начинают вращаться быстрее, как если бы чувствовали мой взгляд.
Резкий крик прервал голоса, но потом они продолжаются как ни в чем не бывало.
Иногда встречается мебель. Слишком высокие кресла, слишком низкие столы. Зеркала отражают вещи, людей и действия с небольшими отличиями. Какой-то прибор издаёт пульсирующий, зловещий звук и выдыхает дым, как будто его назначение – мучения.
Я продолжаю идти. Коридор снова растягивается, словно разматывающаяся катушка киноплёнки. Вдоль стен струится сквозняк, несущий запах отсыревшей бумаги и ржавого железа. И вот – дверь. Тяжёлая, деревянная, с тёмным железным кольцом вместо ручки. Я толкаю её.
Внутри – ещё одна служанка. Она стоит на коленях в горе мусора – клочья пожелтевших бумаг, разбитые карманные часы, куски ткани, старые ключи, словно сваленные сюда остатки чьих-то жизней. Её руки роются в хламе, но глаза пустые, не видят, а просто смотрят.
– Что ты ищешь? – спрашиваю я.
Она не сразу отвечает. Только спустя несколько мгновений,
