Буря в Кловерфилде - Светлана Алимова
Дом встретил ее тишиной, и она невольно расслабилась. Может, сварить грог Калунны или сходить к ней самой за вересковой магией? Нет, делиться с богиней своим позором Беате не хотелось. Она потискала Пуховку, выпила чаю, но паршивое настроение не покидало ее. Нужно было отвлечься, заняться чем-то, что заставит ее забыть произошедшее. Ей бы помогла хорошая книга или важное дело.
Или тайна.
Беата закусила губу. Перед мысленным взором появилось конкретное лицо и голос. Кажется, он обещал ей интересную историю. Что ж, самое время послушать.
Эйне и Гиль отозвались на ее призыв так, будто только его и ждали.
— Госпожа, наконец-то ты о нас вспомнила! Твой Гиль скучал по тебе день и ночь! А ты скучала по своему Гилю?
Беата вздохнула.
— Безумно. Как вы?
— Мы в порядке, — ответил Эйне. — Что-то случилось? Ты выглядишь опечаленной.
Она помотала головой.
— Ты обещал рассказать мне хорошую историю. Я хочу ее послушать. Об охоте на косатку и торжестве справедливости. Мне этого сейчас очень не хватает.
Гиль выпрямился.
— Госпожа моя, тебя кто-то обидел? Скажи кто, и я заставлю их пожалеть об этом!
Эйне покосился на него.
— Ты мертв. Что ты кому можешь сделать?
— Ха, да что угодно! Вылезу из загробного мира и буду преследовать врагов как злой дух!
У Беаты потеплело на сердце. Гиль просто болтал, но за этим не стояло лжи и корысти. Он не станет ее использовать. Или станет? Она ведь ничего не знала о нем, а первое впечатление было обманчивым.
Но Гиль с Эйне готовы были служить ей и после смерти. Это ли не доказательство их верности?
— Не нужно, Гиль. Ты слишком добрый и обаятельный для злого духа, — ответила она.
— И красивый? — лукаво добавил Гиль.
Беата улыбнулась.
— И красивый.
— Ладно, посижу тогда здесь. Эйне, развлеки госпожу своей историей.
— Она не больно-то веселая, — ответил тот, — но если госпожа желает, я расскажу. Ведь конец у нее вполне счастливый.
* * *
Сколько Эйне себя помнил, он всегда стремился покорить необъятное. Вырваться за пределы обыденности и познать все чудеса мира. Понять их — значило заполучить. Разгадать. Открыть себе все существующие пути, а не выбирать между одним-двумя, которые указывали другие.
Эйне был жаден до знаний и возможностей.
Безграничные небеса восхищали его, и он стал птицей, оседлавшей ветер. Сильной, хищной, не имевшей врагов, способных навредить. Мир, видимый им с высоты, был прекрасен, и Эйне жаждал увидеть его целиком. Ведь для того и нужны были крылья, чтобы преград на пути не существовало.
Густые леса требовали ловкости и силы, и второй формой стала рысь — не самый большой зверь, но проворный и опасный. Отныне он мог обеспечить себя пищей где угодно. Охотиться, подкрадываться, прятаться и мчаться там, где не мог плыть или лететь. Рысь была полезным обликом, и он был им доволен.
Глубины океана манили своей неизвестностью, и Эйне поддался их тихому зову, став косаткой: быстрой, крупной, рассекающей волны своим гладким телом. В воде его никто не мог достать, ведь большинство кецалей не видели смысла обращаться в морских животных: служить Калунне и ее жрицам предстояло на суше. То, что другим казалось бесполезным, для него превратилось в очередной покоренный мир. Мир странных растений, причудливых существ, тайн и блаженного уединения, которое никто не мог прервать. Когда Эйне хотел чего-то избежать или просто побыть в тишине, он нырял в океан и возвращался лишь по своему желанию.
Кецалем Эйне родился, а не стал, но этой форме он уделял не меньше внимания, чем трем остальным: ему требовались сила и острый ум, чтобы уважать себя и быть полезным клану. Проблем с этим не возникало: он от природы был любопытен и любил изучать новое. Любой кусочек знаний был для него лакомством, а понимание, как что работает — добычей, на которую он охотился неустанно.
Но иногда знание горчило и разъедало надежды, превращая их в пену.
Быть птицей, рысью и косаткой не значило быть свободным: кецали, не приносившие клятв Калунне, не получали от нее божественных способностей к превращениям. Сила давалась в обмен на служение, и это было справедливо. Любого охотника могла призвать на службу жрица-ведьма, но на практике они предпочитали забирать лучших: самых сильных, ловких, красивых. И самых талантливых. Кецали, не желавшие покидать клан, просто оборачивались одним зверем, а не тремя, ничем не выигрывая у призрачных псов. Охотились, учились ремеслу, заводили семьи, торговали или служили кому-то попроще: богатые люди были не прочь нанять телохранителя-медведя или ястреба-гонца. С такой службы можно было уйти в любой момент или спорить с нанимателем, выбивая себе условия получше.
Жрицы Калунны таких вольностей своим охотникам не позволяли.
Эйне исполнилось двадцать четыре, когда он изучил все три своих облика, и кроме него в клане был лишь один кецаль, который добился того же. Раг уже несколько лет служил госпоже Верже — жрице Калунны и правительнице их земель. Это была древняя могущественная ведьма, назначенная самой сиятельной владычицей Атой, Устами Калунны. Ее власть была беспредельна.
А вот милости не приходилось ждать никому.
Раг, возвращавшийся навещать свой клан, охотно рассказывал о роскошном дворце и сотнях слуг, о драгоценных мозаиках на полу и купальнях размером с дома кецалей. Но Эйне замечал, сколь вымучены были его улыбки и как натужно звучала гордость в голосе. Видел синяки и следы от плети, которые Раг прятал под дорогой одеждой. И знал, что госпожу Верже боятся все: люди, кецали, слуги и даже другие ведьмы. Боялся ее и Раг, но подавлял страх надеждами:
— К другим госпожа Верже жестока, но не ко мне, — болтал он за бутылкой дорогого вина, купленного в городе, — она осыпает меня подарками и любит. Видел, сколько изумрудов я принес родителям? И это всего лишь за ночь с ней! Хотя она могла бы и не платить мне вовсе, но захотела вознаградить за старания.
И это было знанием, которое Эйне не нравилось. Жрицы Калунны выбирали себе любовников среди своих охотников. Это шло как-то по умолчанию и даже не обсуждалось: охотник должен защищать госпожу, служить ей и спать с ней, если она того пожелает.
Кецали были красивы. С ними спали всегда.
Человеческие мужчины ненавидели их за это.
— А если бы ты отказался? — спросил
