Потаенная девушка - Кен Лю
Полицейский не отходит от машины.
– Если можно, скажите, как продвигается расследование? – Он буквально пожирает меня глазами; его любопытство настолько сильно, что буквально осязаемо на ощупь.
Я понимаю, что на самом деле ему хочется спросить: «На что это похоже?»
Я устремляю взгляд прямо перед собой и поднимаю стекло.
Через какое-то мгновение полицейский отходит в сторону, и я нажимаю на газ с такой силой, что слышится визг покрышек. Машина срывается с места.
* * *Обнесенный забором комплекс располагается на бывшей территории Рэдклиффского колледжа.
Я открываю дверь в нашу квартиру и вздрагиваю от мягкого золотистого света, который предпочитает Кай. Этот свет напоминает мне о событиях сегодняшнего дня.
Кай в гостиной, сидит на диване.
– Извини, что не позвонил.
Кай поднимается во весь рост в восемь с лишним футов и раскрывает свои объятия, его черные глаза смотрят на меня, словно глаза тех гигантских рыб, что плавают в огромном аквариуме Новой Англии. Я обнимаю его, вдыхаю его аромат, смесь цветов и ароматических специй, запах чужого мира и дома.
– Ты слышало?
Вместо ответа оно нежно раздевает меня, осторожно прикасаясь к бинтам. Я закрываю глаза и не сопротивляюсь, чувствуя, как слой за слоем спадает одежда.
Когда я остаюсь полностью раздетым, я поднимаю голову, и оно целует меня, запуская мне в рот свой теплый и соленый круглый язык. Я обнимаю его и нащупываю на затылке длинный шрам, чьей истории не знаю – и не пытаюсь ее узнать.
Затем Кай обхватывает мне голову первичными руками, прижимая мое лицо к своей мягкой груди, которая вся в пушку. Его третичные руки, сильные и ловкие, обвивают мою талию. Кончики его ловких и чувствительных вторичных рук нежно ласкают мне плечи, затем находят мой таунинский порт, аккуратно раздвигают кожу и проникают внутрь.
В момент контакта я ахаю. Я чувствую, как мои члены напрягаются, затем полностью расслабляются, позволяя сильным рукам Кая удерживать мой вес. Я закрываю глаза, чтобы насладиться тем, как мое тело воспринимается органами чувств Кая. Тем, как теплая кровь, разливающаяся по кровеносным сосудам, образует светящуюся карту пульсирующих красных и золотых прожилок на фоне более холодной синеватой кожи на спине и ягодицах; тем, как мои волосы щекочут чувствительную кожу его первичных рук; тем, как мои беспорядочные мысли постепенно смягчаются и становятся невнятными, откликаясь на его нежные, целенаправленные ласки. Теперь мы с Каем связаны так интимно близко, как только могут быть связаны два рассудка, два тела.
«Вот на что это похоже», – думаю я.
«Не обращай внимания на их невежество», – думает оно.
Я мысленно воспроизвожу события сегодняшнего дня: мое высокомерное и беспечное отношение к своим обязанностям, удивление от взрыва, горе и сожаление при виде погибших Перерожденных и таунинцев. Беспомощную ярость.
«Ты их найдешь», – думает оно.
«Обязательно найду!»
Затем я чувствую, как оно прижимается ко мне всем своим телом, шесть его рук и две ноги исследуют, ласкают, хватают, стискивают, проникают. И я откликаюсь на его движения, мои руки, губы, ноги мечутся по его холодной коже так, как, насколько я уже успел выяснить, ему нравится, его наслаждение такое же красноречивое и сильное, как и мое собственное.
Мысли становятся такими же ненужными, как и слова.
* * *Крошечная комната для допросов в подвале здания Федерального суда навевает клаустрофобию. Это самая настоящая клетка.
Я закрываю за собой дверь и вешаю куртку. Я не боюсь повернуться к подозреваемому спиной. Адам Вудс сидит, поставив руки на стол из нержавеющей стали и закрыв лицо ладонями. В нем больше не осталось сил бороться.
– Я специальный агент Джошуа Реннон, Бюро защиты таунинцев. – Я по привычке предъявляю свой значок.
Вудс поднимает на меня пустые глаза, налитые кровью.
– Ваша прежняя жизнь закончена, как, уверен, вы сами прекрасно понимаете. – Я не зачитываю ему его права и не говорю, что он может пригласить адвоката: это все формальности менее цивилизованной эпохи. Никакие адвокаты больше не нужны – больше нет судебных процессов, нет никаких полицейских штучек.
Вудс смотрит на меня, и его взгляд наполнен ненавистью.
– На что это похоже? – едва слышно спрашивает он. – Когда тебя каждую ночь трахает один из них?
Я отвечаю не сразу. Вряд ли Вудс при таком беглом взгляде успел рассмотреть черную точку у меня на значке. Затем до меня доходит, что я, вешая куртку, повернулся к нему спиной и он мог разглядеть под рубашкой очертания таунинского порта. Он понял, что я один из Перерожденных, и разумно предположил (его догадка оказалась верной), что человек, у которого открыт порт, связан с кем-то из таунинцев.
Я не клюю на эту наживку. Я вдоволь насмотрелся на ксенофобию, которая толкает таких, как Вудс, убивать.
– После операции вы пройдете всестороннее обследование. Но если вы сознаетесь прямо сейчас и сообщите полезную информацию о своих сообщниках, после Перерождения вы получите хорошую работу, у вас будет полноценная жизнь и вы сохраните воспоминания о большинстве своих родственников и друзей. Однако если вы солжете или ничего не скажете, мы все равно узнаем то, что нам нужно, а вас отправят в Калифорнию убирать радиоактивные отходы, с абсолютно чистым сознанием. И все те, кому вы были дороги, забудут вас начисто. Выбирать вам.
– С чего вы взяли, что у меня были сообщники?
– Я видел вас в момент взрыва. Вы его ждали. Я считаю, ваша задача заключалась в том, чтобы, воспользовавшись последовавшим за взрывом смятением, убить как можно больше таунинцев.
Вудс с неутихающей ненавистью продолжает смотреть мне в лицо. Затем ему внезапно приходит в голову какая-то мысль.
– Вы ведь были Перерождены не один раз, правильно?
Я напрягаюсь.
– Как вы догадались?
– Чистое предположение, – улыбается Вудс. – Вы стоите и сидите чересчур прямо. Что вы совершили в последний раз?
Мне следовало быть готовым к этому вопросу, однако он застает меня врасплох. Через два месяца после Перерождения я по-прежнему еще сырой, не в своей тарелке.
– Вы знаете, что я не могу ответить на этот вопрос.
– Вы ничего не помните?
– Из меня вырезали гниль, – говорю я. – Точно так же, как она будет вырезана из вас. Джоша Реннона, который совершил тот проступок, неизвестно какой, больше не существует, и совершенно справедливо, что проступок его также забыт. Таунинцы – народ сострадательный и милосердный. Они удаляют из меня и вас только то, что действительно ответственно за преступления, – mens rea[17], злую волю.
– «Народ сострадательный и милосердный», – повторяет Вудс. И я вижу у него в глазах кое-что новое: жалость.
Внезапно меня охватывает ярость. Это его нужно жалеть, а не меня! Прежде чем Вудс успевает поднять руки, я набрасываюсь на него и бью кулаком в лицо – один раз, два, три –
