Кир Булычев - На полпути с обрыва (сборник)

Далеко-далеко раздался гудок — наверное, парохода. Какая-то птичка присела на ветку куста возле решетки и спела Коре небольшую песенку. Раздались голоса — в отдалении ссорились солдаты из-за того, что один из них не хотел идти за одеялами… Но никто не подходил к окну, чтобы разъяснить будущую судьбу Коры.

Наверное, думала Кора, я должна сейчас прокручивать в памяти свое детство, вспомнить сладкие картины Детского острова… Потом пришло страшное понимание: в ней живет и размножается вирус — болезнь… вот сейчас внутри ее рушатся бастионы, прорываются плотины — злобная посторонняя сила врывается в домики и храмы, уничтожая мирных обитателей… что за бред у меня в голове? А что должно быть, если мне всего двадцать лет и я еще не начинала жить на свете, а меня хотят убить! Кому-то нужна власть, кто-то боится остаться без добычи — я у кого-то стою на пути. Почему же мы, кролики, всегда стоим на пути у волков? Надо бы взбунтоваться… показать свои длинные передние зубы… Кора снова задремала и проснулась ночью от головной боли. И головная боль была такой особенной, тягостной и чужой, что она с обреченной ясностью поняла: началась болезнь.

Она постаралась подняться — так хотелось пить. Но слабые ноги держали ее с трудом. Она пошла к двери, оперлась о нее, чтобы перевести дух, и потом стала стучать в дверь. Но ее удары глохли — дверь была обита поролоном и обтянута пластиком…

— Пить! — закричала Кора. Но ей только показалось, что она кричит. Почему болезнь началась так рано?.. Кора побрела к окну — окно открыто. Кто-то услышит и придет. Кто-то остался на свободе. Он придет…

И пока Кора брела по стенке к окошку, она поняла, что профессор был прав: ее оставили умирать, как оставили умирать Мишу Гофмана. Она оказалась ненужным для опытов кроликом. Что за опыт, если кролик догадался, что его заразили? Пускай лучше подыхает в одиночестве. — Помогите! — закричала Кора в открытое окно. Там было тихо. Лагерь спал…

Кора ощупью возвратилась на койку. Она еще не сдалась, но была близка к этому. Надо дождаться… дождаться… И она снова забылась.

В следующий раз она пришла в себя от резкого света, ударившего в лицо. Свет убежал — это был луч фонарика. — Проверьте ее, доктор, — послышался глухой голос полковника. — И проверять не надо, — ответил незнакомый голос. — Вторая стадия. — Тогда несите ее.

Кору стащили с постели — она понимала, что руки людей, кладущих ее на носилки, затянуты в резиновые перчатки, — они ее боялись! Она была страшно заразной.

— Пожалуйста, — прошептала она, — дайте мне пить… вы понимаете — пить.

— Скоро напьешься, — ответил полковник Рай-райи. — Приедешь домой к мамочке и первым делом попросишь напиться… А ну, несите ее!

Кора почувствовала, как носилки поднялись и стали покачиваться. Ее несли вверх… потом щекам стало прохладно от ночного воздуха… ее несут… куда несут? Почему так темно?

— Посторонитесь! — кричал кто-то спереди. — Подальше, подальше, особо опасный груз! Кому говорят — в сторону!

Здание административного блока было освещено очень ярко, и этот свет Коре был неприятен — отвратительный белый свет!

— Выключите, — попросила она, но никто не услышал. И воды не давали? А что они обещали? Они обещали, что мамочка напоит ее. А где мамочка?

Коре было дурно, и она мечтала о забытье, чтобы ничего не слышать и не чувствовать… Но как назло забытье не наступало, и она все слышала и видела.

Она даже разглядела тех, кто нес ее, — они были в длинных, до полу, блестящих балахонах, в масках и шлемах — ни одного сантиметра открытого тела.

Полковник, которого можно было угадать лишь по росту и манере запрокидывать назад маленькую головку, был запакован так же, как остальные. Кору пронесли по коридору первого этажа. Носилки поставили в большой светлой комнате, у стен которой находились измерительные щиты и щиты управления. Это был зал, подобный залу управления атомной или гидростанции прошлого века.

Несколько человек, в таких же балахонах и масках, встретили носилки. — Все готово? — спросил полковник. Врач сказал:

— Надо дать стимулятор мышечной деятельности, а то она рухнет там, и они сразу поймут. — А с Покревским помогло?

— Покревский был почти здоров… то есть владел собой… мы вырубили у него память…

— Молодцы, молодцы! — загудел, подходя, генерал Лей — его тоже можно было узнать лишь по голосу. — Где у нас советник Гарбуй, который ждет, когда меня сбросят и повесят на первом суку? Где он, наш ангел? Пускай полюбуется, на что нам приходится идти из-за него.

— Почему из-за меня? — Гарбуз говорил из-за стеклянной перегородки, отделявшей от зала галерею второго этажа, подобно пульту телевизионного режиссера.

— Вы раскрыли им наш маленький секрет, советник. Так мы бы отпустили их здоровыми, чтобы они могли гуманно скончаться дома на руках у родных. А теперь мы отправляем их — на последнем издыхании… Это же не люди, а эпицентры страшной заразы. Мне страшно за Землю!

— Перестаньте, генерал, — попросил его Гарбуз. — Мне горько слышать от вас такие слова. — Какие?

— Слова человеконенавистника и зверя. — Знаете вы кто, Гарбуй? Вы толстый мальчик из хорошей семьи, который так и не стал взрослым. Вы умудряетесь забирать себе все игрушки, но не хотите видеть, что вокруг умирают и голодают люди. Вам неприятно… Вы и с Земли убежали, потому что надеялись на конфетки. Ладно, вы их уже получили. Отправляйте девушку домой. У нас есть еще один кандидат. Ждет за дверью… Ну! — Вы убьете меня, — сказал Гарбуз. — Со временем ты умрешь сам. От стыда и нечистой совести, — ответил генерал Лей. — Я же тебя и пальцем не трону. На что ты мне? Даже пригодишься в будущем. Я о тебе столько знаю, что ты предпочтешь быть самым послушным государственным советником нашей великой страны! Я тебя сделаю начальником трофейного управления! Ты будешь разбирать добычу с Земли — ты же отлично разбираешься в земных штучках… Ладно, действуй! — Генерал…

— Не надо меня ни о чем просить. И пойми простую вещь — ты мне даже не союзник, а только попутчик. Идем рядом, потом разошлись. И чем заниматься гуманизмом, ты мне покажи, что там происходит! У них. А то сколько времени прошло, как мы запустили первых, а ты от меня все таишь.

— Я не таил, — обиделся Гарбуз. — Мне нечего таить. Но результатов ждать рано. По словам ваших медиков. И по реакции Гофмана. Рано, генерал, не спешите стать президентом двух планет. Можете оказаться между ними.

Генерал поморщился, как бы терпя комара, которого скоро прихлопнет, но пока нельзя: гуманисты смотрят.

Укол, сделанный Коре, подействовал. Она чувствовала себя немного лучше. Настолько, что смогла поднять голову, когда по приказу Гарбуза техники зажгли большой экран, глядящий сверху, под пологим углом, на Симеиз, и, как она почти сразу догадалась, на ее родной Симеиз, на Землю-2. Что-то странное творилось там. Там снимали кино?.. Кино, которое называлось, наверное, «После войны». Или «После налета»… Почему-то на скамейке, на той самой, возле памятника, лежала молодая женщина, свесив безжизненно руку к земле. Еще два тела были видны на открытом месте, в конце аллеи. Вертолет «скорой помощи» стоял на площадке, совсем рядом, но был безжизнен и неподвижен, люк был открыт, но никто не появлялся оттуда, чтобы помочь пострадавшим. Вдали на перекрестке мелькнула еще одна «скорая помощь», местная, наземная, она медленно проплыла по экрану и исчезла…