Станция "Самосуд" (СИ) - Ена Вольховская
Они поднялись на пыльный чердак. Когда-то здесь была обставлена очаровательная площадка с двумя креслами и столиком, чтобы с чашечкой чая наблюдать за закатом в большое окно, треугольник которого занимал почти всю стену. Но сейчас место скорее удручало. В какой-то момент чердак стал просто складом вещей из тех, что не нужны, но выбросить рука не поднимается. Уверенным шагом, морщась от ощущения грязи под ногами, она прошла к занавешенному полотном трюмо — единственной вещью, которую Аделина забрала из дома, когда выходила замуж. По крайне мере, так считала девушка. Аделина же прошла буквально по ее следам, и с каждым шагом в душе нарастали неясные подозрения. Сжав кулон в ладони, Илинея глубоко вдохнула и резко развернулась, хватая мать за руку и вкладывая в нее трискель.
— Это твое.
Аделина непонимающе посмотрела на дочь и подняла кулон к глазам. Картинка резко стала мутной из-за подступивших слез. Чуть отступая, женщина ухватилась рукой за спинку кресла, чтобы не упасть на пол. Буря эмоций от изумления и недоверия до радости, близкой к эйфории, пронеслась по ее лицу. Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, приходя в себя, после чего спокойно и даже чуть холодно поблагодарила дочь за подарок.
— Очень… милый кулон. Только не понимаю, почему нужно было подниматься сюда, — неловко улыбнулась женщина.
— Это родовой кулон. Пятнадцать лет назад, — начала Илинея, попутно снимая с трюмо ткань, — умер последний из рода, которому он принадлежал. Этот символ, — ткань застряла в створках, и девушка недовольно полезла вытаскивать ее, не прерывая рассказа. — Я никогда не знала своих бабушку и дедушку с твоей стороны, но этот символ очень хорошо помню, — наконец ей удалось стащить полотно с трюмо, на столешнице и ручках которого красовался такой же трискель. — Я помню, как пятнадцать лет назад после очередного объявления по радио ты выронила из рук кружку, а после поднялась на чердак. Как ты рыдала над этим трюмо, думая, что никто не видит. Но я видела. Тогда я не понимала, в чем дело, но теперь… теперь понимаю. Этот кулон принадлежал тебе, «пропавшей» дочери мэтра Лиона, — с трудом проталкивая слова сквозь ком в горле, закончила она.
Аделина упала в кресло, подняв облако пыли. На ней не было лица, а рука крепко сжимала кругляш кулона. Пробормотав «Я принесу воды», Илинея мигом спустилась вниз, ненадолго оставляя мать размышлять в одиночестве. Когда девушка, отмахиваясь от расспросов отца, поднялась со стаканом воды, Аделина уже почти пришла в себя, хотя круглые глаза и глубокое, медленное дыхание выдавали легкое состояние шока. С благодарностью она приняла чуть трясущейся рукой стакан и выпрямилась в кресле.
— Подними лестницу, — чуть сипло произнесла женщина, прикладываясь к стакану с прохладной жидкостью.
Кивнув, Илинея выполнила просьбу матери, оставив недоумевающе и возмущенно разведшего руки отца внизу, и вернулась к креслу.
— Не думала, что когда-нибудь вновь увижу эту вещь, — она с неясной тоской посмотрела на кулон. — Даже не знаю, рада этому или нет. Где ты вообще нашла его?
— В антикварной лавке…
— Там, куда я его и отнесла, — понимающе кивнула женщина. — Подумать только! Эта вещица пролежала там целых тридцать лет, чтобы вновь вернуться ко мне! — она тихо рассмеялась.
Илинея села на пол и положила голову на подлокотник кресла, всем видом призывая рассказывать дальше. Еще подростком она поняла, что ничего не знает о собственной семье, а попытки что-либо выяснить обычно заканчивались сведением темы в сторону. В искусстве ухода от разговора ее родителям едва ли можно было найти равных. Особенно, если дело касалось их личной жизни.
Однако в этот раз Аделина не стала вилять. Она откинулась на спинку кресла, прочищая горло от пыли, запустила руку в длинные, светлые с рыжиной волосы дочери и стала тихо рассказывать:
— Твой дедушка был… не очень доволен тем, что мы с Зейном начали встречаться. О! Он с удовольствием напоминал нам об этом при каждом удобном случае! Да и неудобном тоже, чего уж там, — горько усмехнулась женщина.
— Что-то подобное я уже видела, — саркастично протянула Илинея.
— Да уж… прости, милая, — она потрепала девушку по голове. — Вряд ли Зейн проводил параллели между нами и вами с подругой. Так вот. Зейн тоже колдун, как и все мы — иначе бы ты у нас не родилась — однако он не был знатных кровей. Это люди думают, что все маги поголовно были аристократами с людьми в качестве рабов, — Аделина презрительно хмыкнула. — Папа просто фыркал, пока мы встречались, но когда мы объявили о помолвке, он не оценил. Он был категорически против, чтобы кто-то из рода Лион, а тем более его дочь, связывал себя черными магами. «Позор и клеймо на всю жизнь!», так он говорил, — женщина замолчала и начала глубже дышать, пытаясь не дать одержать верх накатившим слезам. Вернув себе дар речи, она отпила воды и продолжила: — Как ты могла заметить, я его не особо слушала, и вскоре мы с твоим отцом прибыли в администрацию, чтобы закрепить наш союз на бумагах. Когда папа узнал об этом, он был в бешенстве! Не подумай, он не кричал, не буянил, ничего такого, он всегда был очень сдержанным. Но в тот вечер он сказал, что у него больше нет дочери, что он не знает, кого растил все эти годы. Чтобы эта непонятная женщина, черная магичка, собирала свои вещи и немедленно покинула его дом! — хмыкнула Аделина. — А меня тогда характер был резкий… Не знаю, какой реакции ожидал он, но я тогда собрала самые необходимые вещи и ушла, не попрощавшись. Какое-то время мы с Зейном жили у его родителей, но, сама понимаешь, молодой семье нужно было свое пространство, и где-то год мы мотались по чужим квартирам и домам. Потом начались эти стычки с людьми. До сюда особо не доходило, действия больше в крупных городах проводились, но про относительно спокойную жизнь нам пришлось забыть еще на два года, которые мы вновь провели у его родителей. Сражения закончились, но началось другое — облавы на магов. Все это было неофициально, само собой, просто разгоряченные боями и безнаказанностью люди решили «додавить» нас. До крупных родов они добраться не могли, а вот вылавливать черных магов… Было страшно. Многие колдуны стали скрываться. Тогда я решила продать этот кулон. Вещь, напрямую говорившую о моей принадлежности к двум ненавистным группам сразу —
