Горыныч и чай - Анна Михайловна Пейчева
Петербургский зоосад отличался от родного Ленинградского зоопарка примерно так же, как голливудская звезда с гонораром в двадцать миллионов долларов за фильм отличается – нет, не от колхозницы – от карандашного рисунка «Моя любимая мамочка», выполненного трехлетним сыном этой колхозницы.
Никаких тесных грязных клеток. Никаких невоспитанных мальчишек, швыряющих хлебные корки сквозь прутья решеток. Никаких затравленных глаз и свалявшейся шерсти.
Зоосад здесь занимал приличную территорию – во власть животных отдали не только часть Артиллерийского острова, но и всю Петропавловскую крепость, разделив ее на разные климатические зоны при помощи гигантских стеклянных куполов. Внутри великанских пузырей творилось нечто фантастическое.
Вот знакомый с детства шпиль Петропавловского собора. Но здесь он весь обвит пышными, цепкими лианами. Прямо на руке золотого ангела свили гнезда семицветные райские птички-танагры. Вокруг старинного храма теснились густо-зеленые кроны авокадо, папайи, древовидных папоротников, острые листья бамбука, вялые опахала банана. Какой контраст классической архитектуры и буйства тропиков! Будто затонувшую Атлантиду внезапно выдернули со дна морского, вместе со всеми водорослями и океанской травой посейдонией.
Другой пузырь слепил рассыпчатым вечным снегом. Нарышкин бастион, с которого в октябре 17-го дали пушечный залп о начале революции, в этой реальности превратился в ледяную горку для пингвинов. Рядом шлепали ластами тюлени.
Вдоль мощных каменных стен Трубецкого бастиона, в тюрьме которого на Лизиной родине томились четверо великих князей и множество других жертв Красного террора, бродили флегматичные верблюды, изредка останавливаясь, чтобы пощипать одинокий саксаул или угоститься сухой колючкой.
Сердце Петербурга узнать было невозможно. Мрачный, царственный ореол Петропавловки растерзали на лоскутки голосистые попугаи и раcхватали на кирпичики шумные мартышки.
– Нелепость и дикость! Возмутительно! – не сдержалась Лиза, любившая гулять по гладким булыжникам великолепного форта. – Кто позволил поселить зверей в исторической крепости?
– Император Константин Алексеевич, еще полвека назад, – удивленно отозвался граф. – В качестве символа новой эпохи без политзаключенных… «Сады цветут там, где тюрьма стояла», есть такие стихи как раз об этом событии… И популярная песенка шестидесятых «Заячий остров – зайцам»…
– А как же великое наследие прошлого? – не могла успокоиться Лиза, глядя на двух леопардов, возлежащих на крыше Монетного двора. – Как же «твердыня власти», а? Петр Первый тут что, зря убивался по пояс в болоте, что ли?
– Видите ли, сударыня, если разобраться, зайцы поселились на этом острове гораздо раньше Петра, так что еще неизвестно, что считать наследием прошлого… Но почему вас, швейцарку, так беспокоит этот факт?
– Нипочему, – мрачно сказала Лиза. – Боюсь, как бы мартышки не заразились стафилококком в бывших камерах политзаключенных.
– Разумеется, внутри всех корпусов провели полную реконструкцию, приспособили здания под нужды животных, – простодушно успокоил ее граф.
– А денежки? Монеты где теперь чеканят, если Монетный двор закрыли?
– Деньги нынче в основном электронные, – пожал худыми плечами граф.
Лиза безнадежно махнула рукой.
Кабинка медленно проползла над песчаной отмелью Кронверкского пролива, на которой безмятежно дрыхли пятиметровые миссисипские аллигаторы. Бывшая протока Невы, стремительная и прозрачная, превратилась теперь в теплый и мутный бассейн, напоминающий знаменитые луизианские болота с их водяными гиацинтами и ловушками-кувшинками. Кое-где вдоль берега взмывали вверх кипарисы и кедры, по стволам карабкались разноцветные древесные орхидеи. Неподалеку Лиза приметила пару цапель, несколько бурых пеликанов, ондатру и подивилась, что те разгуливают совсем рядом с аллигаторами; однако тут же увидела полупрозрачную сетку, отделявшую хищников от вкусного обеда.
Лиза приготовилась к волне жаркого влажного воздуха и даже размотала свой шарф. Однако при перемещении капсулы из одного стеклянного пузыря в другой микроклимат в ней никак не изменился. Кондиционер, блестяще догадалась Лиза.
– И сколько же надо электричества для подогрева этих гигантских пузырей! – Лиза неодобрительно покачала головой. – Ни в жизнь не поверю, что всё от солнечных батарей. Мы ведь не в Сент-Луисе, в конце концов!
– Вы правы, сударыня, – согласился граф. – Энергетическая система зоосада работает на биотопливе.
– На каком еще биотопливе? – не поняла Лиза. – Неужели на…
– Именно. – Граф немного смутился. – Животные производят множество отходов.
Фон Миних сконфуженно закашлялся и перевел тему:
– А вот и наш клиент. Если цитировать Жуковского – во всем своем «дивном образе».
Фуникулер высадил Ищеек на площади перед Петропавловским собором. Впрочем, менее всего эта прогалина в джунглях походила на центральный двор одного из самых красивых фортов мира; и уж совершенно точно у этого здания не осталось ничего общего с собором – знакомые бежевые пилястры почти целиком скрылись в экзотических зарослях, а со второго яруса колокольни на Лизу строго смотрел величественный орел, весьма похожий на её голографического приятеля, только с одной головой.
Полянка для посетителей была обнесена забором из толстого стекла, не позволяющим нынешним хозяевам крепости присоединиться к ее гостям, которые лениво распивали вечный чай за круглыми столиками и наблюдали за тем, что происходило на сцене в дальнем конце площадки.
Стонали пекинские скрипки, свиристели бамбуковые флейты, вздыхали старинные тыквы-горлянки. В азиатские мотивы то и дело вплетался бодрящий голос испанской гитары – и, кажется, насмешливые взбренькивания русской балалайки? На невысоком подиуме полулежал трехметровый комодский варан меланхоличного вида в алом костюмчике, вокруг крутились двенадцать девушек в азиатских цветастых нарядах.
– Так, секунду. Я что-то не поняла. А почему пациент, во всей дивности своего образа, не соблюдает постельный режим, корвалол его побери? – растерянно сказала Лиза, обращаясь в пространство. – Столько было паники, что он захворал! Приехали, и гляньте-ка на него – звезда Больших и Малых Академических театров.
– Захворал, захворал, деточка, – отозвался дребезжащий голос справа. – Очень даже захворал, прости Господи… Да и все мы тут на ладан дышим, скоро Богу душу отдадим, с такими-то нервными потрясениями.
Лиза обернулась. Рядом с ней глотал таблетки дряхлый-предряхлый старичок-боровичок, будто сошедший с обложки детской книжки. Разве что вместо шляпы-мухомора боровичок нацепил на себя яркую кепку с надписью «Петербургский зоосад вашим лайкам будет рад!», а вместо костюма из осенних листьев – белую футболку и штаны-сафари с массой карманов. Одной рукой старичок ухватился за штурвал то ли электросамоката, то ли барного стула на колесах.
– Епифаний Васильич! Рад вновь приветствовать вас. – Граф Александр растянул губы в грустной, будто слегка надломленной улыбке. – Сударыня, имею честь представить вам блистательную, легендарную личность, потомственного владельца Санкт-Петербургского зоосада Епифания Васильевича Новикова. А это наш новый ветеринар, Елизавета Андреевна Ласточкина.
– Светлого дня, сударыня, светлого вам денечка. У нас в зоосаде все дни светлые, хотя на душе-то сейчас ой как темно… Позвольте… – Старичок осекся и в нерешительности приоткрыл рот. В этот момент блистательная, легендарная личность выглядела настолько
