Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом

Длинными пальцами Анхела прикоснулась к виску Шмайза, и археолог медленно поднял на нее взгляд.

Шмайз не улыбнулся. Болезненные узлы “годовой шишки”, обезобразившей левую щеку, помешали улыбке. Но прикосновение Анхелы было полезней лекарств — боль прошла… Анхела смотрела на него с доверием и надеждой, однако археолог не смог заставить себя задать ей тот вопрос, что мучил его все эти годы. Почему Анхела, так тщательно следя за его работой, ни разу не захотела прилететь в Ирак сама?..

— Покажи! — приказал Досет, и Этуш послушно протянул ему кусок картона.

Рисунок не был закончен. Длинные волосы Анхелы только угадывались. Но глаза Этуш написал.

Майор поразился — так суеверно, так четко были выписаны эти глаза!

— Подпись!

Этуш торопливо проставил дрогнувший завиток.

— Ты уже писал эту женщину!

— Никогда!

— Не лги! — убеждал Досет. — Ты писал ее!

Странно, подумала Анхела. Почему именно художникам, людям часто беспутным, бессистемным, дается дар прозрения? Почему именно они чисто интуитивно угадывают то, до чего не доходит логика?

Она вспомнила вечер, проведенный Шмайзом, художником и ею года четыре назад. Был спор, вызванный неудачной фразой Шмайза. Он хотел сказать, что не настоящая, не цветущая сейчас жизнь имеет определяющее значение для археолога, но фраза не получилась. Вышло так, будто ему, Шмайзу, древняя стена дороже живого города.

Этуш фыркнул презрительно:

— Курт, если помнишь, портрет моны Лизы, жены Франческо дель Джоконде, остался незавершенным. И все же, по словам Вазари, “это произведение написано так, что повергает в смятение и страх любого самонадеянного художника, кто бы он ни был!” Так что же важнее, по-твоему? Портрет Джоконды или его оригинал?

— Ты не понял меня, — рассердился археолог. — Искусство всегда вторично!

Этуш ухмыльнулся.

— Тогда почему люди вот уже четыреста лет восхищаются портретом моны Лизы и ничуть не тоскуют по утраченному оригиналу?

Шмайз растерялся.

— Если уж мы заговорили о Джоконде, — махнул короткой рукой Этуш, — у меня найдется еще одно замечание… Моне Лизе, когда Леонардо взялся ее писать, было около двадцати лет. Так утверждает ученик Леонардо Франческо Мельци. Шона Лиза позировала художнику в костюме Весны, в левой руке держала цветок коломбины… Почему же, Курт, на знаменитом холсте мы видим не цветущую женщину, а… вдову?

— Вдову? — неприятно удивился Шмайз. — Ты просто много выпил!

— Именно вдову! — шумно рассмеялся Этуш. — Да, я пьян. Но Леонардо написал именно вдову!.. Или он большой шутник, или я… большой невежа!

— К правде ближе второе, — проворчал Шмайз.

Но Этуш не слушал археолога. Расплескав вино, он налил себе полную чашу и пьяно уставился на Анхелу:

— Леонардо написал вдову! Не просто вдову, а символ вдовы. Символ нашего горького мира! И не знай я тебя, Анхела, я бы сказал — Леонардо написал тебя!

— Не льсти, Этуш, Мне далеко до Джоконды!

— Не ищи в моих словах буквализма. Да, у вас все иное — руки, волосы, уши. Но вы идентичны в своей загадке.

— В какой загадке, Этуш? — насторожилась Анхела.

— Ладно, — отмахнулся художник. — Я попробую написать вдову. Это не будет портретом новой Джоконды. Нет! Но это будет все тот же символ, ибо символы в нашем мире следует подновлять…

Этуш не написал портрета Анхелы. Он не выдержал шумного успеха, выпавшего на долю первых его картин, не выдержал непонимания, пришедшего вслед за успехом. Он стал много пить, ему резко изменил вкус.

После выхода в свет роскошного издания эпоса о Гише, иллюстрированного стилизованными печатями, Этуш поссорился с археологом и перестал бывать у Анхелы. Он быстро опускался. Вечно пьяный, хватался то за одно, то за другое, но нигде не мог обрести себя. Вместо обещанной символической вдовы он написал в приступе пьяного безумия портрет ассирийца, наградив его глазами Анхелы… А затем наркотики и наконец, тюрьма…

И все же именно Этуш, подумала Анхела, сумел, пусть и подсознательно, угадать мое тайное тайных…

— Я никогда не писал ее! — вопит Этуш.

— Тебе не надо умирать! — убеждал Досет. — Тебе нужно работать, спать, пить скотч, пользоваться плодами успеха… Подойди! Разве ты не писал ее? — майор резким движением, испугавшим художника, сорвал тряпку с принесенного из лаборатории портрета.

Лоб, борода, щеки ассирийца были заклеены пластырем. Тем яснее были глаза, глянувшие на Этуша.

— Вдова! — потрясенно отступил художник.

Странно закатив глаза, он вздрогнул, пошатнулся, по его коротким рукам пробежала дрожь, и вдруг, сразу, Этуш упал, ударившись головой о бетонный выступ.

— Унесите его! — брезгливо приказал Досет.

Ни на кого не глядя, чувствуя, что еще один вариант отработан впустую, майор бросил недокуренную сигару в пепельницу. Металлический браслет попался ему под руку, звякнул. И как ни был легок этот звук, Анхела его уловила.

Майор вздрогнул.

Дочь Ауса смотрела на браслет так, будто в “камере разговоров”, наполненной флюидами ненависти и страха, присутствовало с некоторых пор еще одно, невидимое, но строгое существо — все понимающее, ни на что не закрывающее глаза…

Глава шестая

Проверка на человека

Кайо потерял сознание. Дуайт, наклонившись над “Лорой”, равнодушно поправил впившиеся в запястья журналиста наручники.

Голый бетон… Мертвая, сырая тишь…

С нервным, почти болезненным интересом Досет принял из рук лейтенанта бумагу, исписанную мелким почерком Витольда. Что написал эксперт?

“…По преступной небрежности капитана Орбано в личном деле А2 отсутствуют отпечатки пальцев.

Лингвисты отдела полагают, что великолепное знание А2 всех танийских наречий не является подтверждением ее действительно танийского происхождения. Никто не знает, кем она была брошена семнадцать лет назад у входа в монастырь Святой Анны.

Мы нигде не нашли фотографий А2, а наши попытки получить такие фотографии в тюрьме результатов не дали.

В первые же часы пребывания А2 в спецкамере Внутреннюю тюрьму Ниданго покинули крысы. Это может быть случайным совпадением, но я все же рискну связать случившееся с радиошумами, отмеченными мной при появлении А2 в “камере разговоров”.