Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
– Более вопросов к Его Преосвященству Святой Престол не имеет, а вас, святые отцы, прошу всех посетить меня сегодня и завтра, как у кого время будет, а сейчас я молиться пойду, если кто желает, прошу со мной.
Нунций намеренно вел себя вызывающе, показывал всем, что Святой Престол любого согнет, коли нужно будет.
Святые отцы стали вставать из-за стола и расходиться, а курфюрст остался сидеть и подумал, что большего унижения он и не испытывал никогда. Приор брат Родерик стоял с ним рядом и всем видом выказывал скорбь, а в душе радовался. Он был доволен, что этот архиепископ, вышедший из родовых вельмож, прочувствовал силу Матери Церкви. Курфюрст наконец встал, тяжело опираясь на подлокотник кресла, к нему тут же подбежали служки, вязли его под локти.
– Монсеньор, – заговорил приор, – мы сделали все, что в наших силах.
– Ступай, – сухо ответил курфюрст. Наслушался уже.
* * *
Аббат монастыря Святых вод Ердана, древнего монашеского братства, что вело начало свое еще с Первого крестового похода, отец Илларион был еще и казначеем курфюрста. Ибо не найти другого человека в земле Ланн, которому архиепископ доверял бы так же. И отцу Иллариону не понравилось, как нунций обошелся с архиепископом, негоже принижать так одного из отцов Церкви, того, кто избирал папу, да еще в доме его, да еще при людях его. Нет, негоже. А еще отец Илларион не любил канцлера, брата Родерика, который старался выглядеть святее папы, а сам водил к себе дев и не пренебрегал роскошью. И последнее: отец Илларион не забыл, как кавалер Фолькоф прислал человека своего и передал в казну весомую толику золота. Просто прислал золота в казну архиепископа.
В общем, когда Ёган открыл калитку, перед ним стоял простой немолодой монах, вымокший от зимнего дождя:
– Доложи хозяину, что видеть его желают.
– Кто желает, как доложить? – спросил Ёган.
– Скажи, монах аббат Илларион пришел, сосед ваш.
Он вошел в дом, осенил себя святым знамением, всем улыбался, поклонился Волкову, подошел к очагу, протянул к нему руки, стал греться и сказал:
– Господин, велите людям вашим уйти, разговор не для ушей слуг и женщин.
– Если угодно вам будет, мы можем наверх подняться. Там нам никто не помешает, – произнес Волков, беря у Ёгана полотенце и вытираясь.
Он был почти раздет, мылся, так как поздно встал сегодня.
– Дозвольте мне у огня остаться, кости стариковские так быстро промерзают, – просил монах, не отходя от огня.
– Идите все, – сказал кавалер и стал надевать рубаху.
Все домочадцы стали расходиться, а монах остановил брата Ипполита и брата Семиона:
– А вы останьтесь, братья мои, вас разговор коснется.
Брат Семион все понял сразу, а юный брат Ипполит искренне удивился:
– И меня коснется?
– И тебя, сын мой, и тебя, – говорил аббат, продолжая греть руки. – Это ведь не без твоего участия сожгли колдуна в Ференбурге?
– Я? Без моего… Что? – лепетал брат Ипполит.
– Это ведь ты вел запись допросов колдуна?
– Что? Когда? – спрашивал брат Ипполит, юноша был не на шутку перепуган. – Ах да, я вел. В Ференбурге. А что, я не имел права?
Аббат успокаивающе похлопал его по плечу и стал рассказывать, как рано утром на церковном совете нунций и канцлер добились от архиепископа обещания начать дознание против них за то, что они, прав на то не имея, учинили суд, ну и за то, что грабили город Ференбург. И что кавалера Фолькофа велено взять под стражу. А для братьев монахов Ипполита и Семиона будет собрана епархиальная комиссия, дабы дала она ответ, не зло ли чинили братья Матери Церкви, не в ересь ли они впали. Аббат не жалел красок, чтобы эти трое, и кавалер, и монахи, прониклись и поняли, что дело нешуточное. И они прониклись, юный брат Ипполит стоял ни жив ни мертв, от одного слова «комиссия» его в жар бросало и покачивало, а брат Семион был более опытен в таких делах, потому и собирался он немедля купить коня или мула и бежать прочь из города. А кавалер сидел чернее тучи, смотрел на аббата исподлобья, словно это он, а не нунций с канцлером все это затеяли. И прощался он с этим прекрасным домом и думал, что делать ему с землей у городской стены, не конфискуют ли ее и не приостановят ли вексель императорский по суду. А ведь могут. В общем, было ему о чем грустить. Было.
– Значит, нам бежать надо? – наконец спросил он аббата.
– Ну, коли вас ничто не держит, то бегите, – отвечал аббат, отходя от огня и присаживаясь на лавку за стол, – но я думаю, что вам есть что тут терять. – Он оглядел дом. – И почет у вас, и знакомства вы тут уже завели. И расположение архиепископа.
– Так что ж делать нам? – спросил Волков.
– Ну, так поступайте от обратного, – сказал аббат, – как говорят в народе, клин клином вышибают. За забором вашим мой монастырь, братство Святых вод Ердана, ступайте туда, найдете брата Иону, он у нас в Ланне комиссар трибунала святой инквизиции и знает толк в кострах, пожег дочерей сатаны во множестве. Идите к нему, он ждет вас, поедете с ним на юг, ведьм ловить, а пока лóвите, к весне дело ваше, глядишь, и утрясется. Если даже и не утрясется, то вернетесь сюда как люди святого трибунала, понимаете, – он многозначительно поднял палец, – как люди святого трибунала. И брат Иона о вас скажет, что вы люди его, и кто ж вас тогда посмеет упрекнуть в том, что вы колдуна сожгли, а воровство и вовсе доказать не смогут. Вы же все у еретиков отобрали.
Аббат встал, снова постоял у очага, погрелся:
– И помните, архиепископ не давал добро на это, нунций вынудил его и канцлер, – он пристально глянул на кавалера и потом на брата Семиона, – не милы вы ему отчего-то. Канцлер упорствовал, рыл землю, как хряк под дубом. Вот и все. Пойду, мне пора идти.
– Отец мой, не хотите ли позавтракать? – предложил Волков. – Сейчас будет у нас завтрак.
– Праздно живете, сын мой, у людей обед уже вот-вот, – отвечал аббат и пошел к двери, остановился у брата Ипполита и потрепал юношу по щеке, дал поцеловать руку, –
