Болото пепла - Варя Медная

Баронесса удивленно подняла брови:

– Спасибо, я знаю. Но все равно приятно, когда кто-то еще это знает.

– Так почему бы вам не рассказать? К тому же, простите, ваша светлость, но мне кажется, что и вам временами бывает скучно и немного грустно.

– Что ты такое говоришь, Дитя! – изумилась Твила.

– Ну, ты же видела, что там, – подруга махнула на болото и, перехватив взгляд баронессы, пояснила: – Я разок заглянула туда, совсем чуть-чуть, одним пальчиком.

– Ты рисковала, – заметила та.

– Да, – вздохнула Дитя, – Лубберту повезло меньше.

– Хочешь сказать, он тоже касался воды? – нахмурилась Твила.

– Не просто касался – он в ней искупался, глупенький малыш. Он был тогда еще совсем маленьким, не понимал, что делает. С тех пор он такой. А представь, каково ее светлости каждый раз пропускать все это через себя. Работа не из легких.

Твила замолчала, не зная, что ответить.

Баронесса задумчиво покрутила перстень с голубым бриллиантом:

– Почему бы и не рассказать? Что ж, ты хотела знать, что мне нужно от Эшеса? Ничего, уже ничего. Признаться, какое-то время назад я подумывала сделать его своим мужем, но вопрос теперь снят.

– Мужем?! – не поверила ушам Твила.

Больше всех растерялся, кажется, мастер.

Баронесса пожала плечами:

– А что ты так удивляешься, Эшес? Ты мне всегда нравился, я и не скрывала…

– Но вы ведь замужем, – заметила Дитя.

– Ты о бароне? Ну что я могу сказать: я всего лишь слабая женщина, а мужья имеют свойство… устаревать. Раньше он был совсем другим. От него исходил такой чудесный запах, м-м, – она зажмурилась, словно учуяв аромат воспоминаний. – Грехи… от них веет так сладко и… тошно. А на нем их было как грязи. Вот ты его жалеешь, Твила, а знаешь, кем он был раньше, до того как я сделала его бароном?

Твила покачала головой.

– Палачом – не только по профессии, но и по призванию. Ему платили за то, за что других вешали. Ему нравилось это чувство: толпа замирает, и их сердца бьются в унисон, солнце играет на лезвии топора, и все взгляды прикованы к его руке. И осужденный умирает каждую секунду в ожидании – вплоть до того мига, когда умрет окончательно, от его руки. Барон всегда оттягивал этот момент. А когда приходилось вешать… ты знаешь, родственники нередко платили ему немалую сумму, чтобы он сделал прокол вот в этом местечке на шее осужденного, прежде чем выбить из-под ног табурет. Деньги он брал… а прокол никогда не делал – смотрел на беднягу, и ему это нравилось…

Твила почувствовала тошноту.

– Не нужно больше, – прошептала она. Однако баронесса не обратила внимания.

– Но лучше всего он зарабатывал на талисманах – то, что ты видела: кусок веревки, при помощи которой свершалась казнь, «рука славы» – отрубленная кисть преступника, корень мандрагоры – обычная редька. Все это его невинные безделушки. Конечно, со временем они утратили для него былое очарование.

– Довольно, – вмешался мастер и положил руки на плечи Твилы.

Баронесса приподняла брови:

– Она сама спросила.

– Но он ведь раскаялся, я видела, а вы нарочно постоянно держите их при нем, напоминаете!

– Люди очень любят раскаиваться, когда им это удобно. Но делают это не потому, что жалеют о причиненных страданиях, а потому что больше не в силах переносить своих. Не справляются с муками совести. Вот тут я, кстати, разделяю точку зрения господина Данфера. К чему жалеть о том, что уже сделано, если ничего нельзя изменить? Никогда не понимала этих твоих терзаний, Эшес. Жалкий камешек… а сколько бессонных ночей. Это даже мило.

Мастер шевельнулся, и руки на плечах Твилы напряглись.

– Ну-ну, не стоит так волноваться. Я вовсе не собиралась тебя дразнить, мысли вслух, не более. Напротив, хотела утешить: ведь это такой пустячок по сравнению с тем, что лежит там. – Она кивнула на ровную гладь. – Да ты и сам видел…

– Неужели вам так приятны страдания других? – удивилась Твила.

Впервые глаза баронессы сверкнули почти сердито:

– Знаешь, что может быть хуже, чем попасть в ад, девочка? Целую вечность быть на пути к нему! – Ее взгляд снова сделался задумчивым. – Сначала ты все это ненавидишь, потом привыкаешь, а потом уже не можешь без этого… Именно поэтому мне так сладостно было слушать рассказы барона. День за днем, ночь за ночью я вытягивала из него воспоминания о содеянном, в подробностях, каждую мелочь, самый завалящий грешок, снова и снова, и аромат становился все слаще. – Ее ноздри вновь затрепетали. – А ему, поверь, было что рассказать. Когда же истории иссякли, я велела ему начать заново. А потом еще раз, и снова, и опять.

– Рассказы? – удивилась Твила. – Но у него ведь нет языка!

– Никогда не верил в эту вашу историю про военную кампанию, – кивнул мастер.

– Верно: он сам его откусил.

– Чтобы больше не рассказывать… – догадалась Твила.

– Именно. – Баронесса лукаво подмигнула: – Он ведь не знал, что супруги понимают друг друга без слов. Но в последнее время запах стал совсем не тот… – с сожалением вздохнула она. – Не знаю, в чем тут дело: то ли годы сказываются, то ли со временем чужое раскаяние перестает приносить удовольствие, изнашивается от долгого пользования. Зато твое, Эшес, было таким свежим. От него веяло головокружительно! В тебе чувствовался потенциал. Ну что тебе стоило один разок чиркнуть скальпелем повыше? Я так на тебя рассчитывала, учитывая твой прежний опыт в подобных делах… Тогда бы долг возрос, и ты смог бы спокойно начать осваиваться в Пустоши, более не тревожась мыслями об отъезде, как это делают все остальные.

Мастер снова напрягся:

– Я бы никогда не сделал этого с бароном.

– Не стоит быть столь категоричным. Все зависит от того, что поставлено на карту. К тому же, согласно моим наблюдениям, вы, люди, очень странно решаете свои дела: сначала еще больше их запутываете, так что потом приходится рвать нить там, где прежде ее можно было просто распутать.

– И что же, никто из жителей Бузинной Пустоши не догадывается, что это за деревня, и почему они здесь оказались? – спросила Твила.

– Почему же: некоторые догадываются – как Дитя или Валет. Остальные лишь помнят, что должны мне, но предпочитают поскорее забыть причину, а я и не напоминаю. К тому же многим здесь нравится. Почему нет? Место не хуже любого другого. Не знай ты всего этого, сама бы не признала в Пустоши то, чем она является. С виду – обычная деревня, в мире тысячи таких. Приедешь, и не